Получив отпуска, Ярослава и Максим Соболевы приехали на Оку. Лето было дождливым. Леса стояли тихие, грустные. Запоздалые рассветы не прогоняли туч. Казалось, солнце померкло навсегда. Угрюмые ивы полоскали косы в мутной воде. Березы обреченно горбились на крутом берегу, все потеряло резкость очертаний, безвольно отдалось во власть дождей.
Палатка, в которой жили Ярослава, Максим и их трехлетняя дочка Жека, не просыхала. В ней стоял устойчивый запах мокрого сена, только что скошенной ромашки и пахнущего рыбой речного песка. Все было влажным: и шерстяное одеяло, и рюкзаки под головами, и соль в жестяной банке, и береста, припасенная для разжигания костра.
Ночные звуки не отличались от дневных — днем и ночью листья шептались с дождем. Мокрые нахохлившиеся птицы молчаливо отсиживались в густых зарослях. Изредка по Оке, как призрак, проплывал катер. В пионерском лагере за деревней, смутно черневшей избами у лесного оврага, по утрам хрипло, как простуженный человек, трубил горн. Чудилось, что не только здесь, над Окой, над покорными безропотными лесами, над деревушками, прильнувшими к крутым берегам, но и надо всей землей идет такой же нескончаемый дождь.
Никогда прежде Ярослава и Максим не дорожили так своим счастьем, как в эти дни на Оке. Даже беззвездные ночи, когда река растворялась во мгле и вокруг не слышалось никаких звуков, кроме тихого звона дождя, вызывали в их душах радость — сейчас они были вместе!
Они приехали сюда из Москвы — поездом до Серпухова, затем катером до Велегожа. Катер был старый, чудилось, что ему страсть как не хотелось взбираться вверх по Оке. Пассажиров было немного: пожилые колхозницы с пустыми бидонами из-под молока, старик в поношенной куртке речника, стайка хихикающих деревенских девчат, беспрерывно шептавшихся друг с дружкой.
Ярослава и Максим устроились на носу, сложив у ног туго набитые рюкзаки. Жека, не переставая, носилась по палубе. Старый речник, прищурив светившиеся бесовской хитростью глаза, поймал ее и посадил на колени. Потом полез в жестяное ведерко, набрал большую горсть крупного крыжовника. Жека подставила кармашек голубого плащика, и ягоды тихо посыпались в него. Раскусив ягоду, сморщилась:
— Кислая…
— Всякую ягоду в руки берут, да не всякую в рот кладут, — наставительно промолвил старик. — Однако не отвергай: ягода пользительная, в рост пойдешь.
Жека не мигая смотрела на старика, пытаясь понять смысл его слов.
— Внучке везу ягоду-то, — добавил старик. — Ну точь-в-точь, как ты. Только белая, с голубинкой, льняной масти. А ты — чернуха, не нашенских краев.
Солнце клонилось к закату, небо багровело. Чудилось, что на проплывающих мимо берегах вспыхивают и гаснут костры. Леса смотрелись в темную воду, стволы берез, неслышно взбиравшихся по откосам, сказочно светились и колебались в ней. Казалось, катер не справится с течением и не доплывет до пристани.
Солнце еще не зашло, когда катер наконец причалил к деревянному сонному дебаркадеру. Нижние бревна его обросли зелеными водорослями. От толчка катера дебаркадер вздрогнул и заколыхался на воде. Стриженный наголо долговязый парень лениво, будто нехотя, перехватил брошенный ему канат и, кряхтя, обмотал его вокруг скользкой сваи. Максим взвалил на спину рюкзак. Лямка перекрутилась, и Ярослава ловко поправила ее. Взяв Жеку за руку, она сошла вслед за Максимом по гнущимся доскам на берег, успев увидеть свое отражение в застоявшейся воде. Ветер взметнул цветастую юбку, заголив ее стройные смуглые ноги. Колхозницы загремели бидонами. Одна из них, худая, с сердитым, обиженным лицом, не удержалась:
— И куды их несет с малым дитем?
— Туристы, — пояснила другая.
— Чего? Да им, видать, хоть в пень колотить, лишь бы день проводить…
— А ты их, Маша, не трогай. Тропиночки-то у каждого свои…
Максим и Ярослава поднялись по крутобокому берегу, сбросили рюкзаки. Отсюда, со взгорка, Ока казалась не такой широкой, как с катера. Видно было, как она резко сворачивает влево и будто исчезает в начинавших синеть лесах. Катер уже пыхтел на середине реки — совсем игрушечный, не верилось, что они приплыли на нем.
Откуда-то из ближних лесов полыхнуло влажным ветром. Он вздыбил волну, ударил в берег. Тонкие струйки песка потекли по откосам. Дробью сыпанули капли дождя.
Максим и Ярослава принялись поспешно ставить палатку, натянув ее между двумя старыми березами. Ветер вырывал из рук брезент, мешал крепить колышки. Палатка трепыхалась, как живая. Ворчливо скрипели деревья.
— Дворец готов! — воскликнул Максим, закончив работу. — Теперь сам дьявол не страшен!
Они быстро натаскали в палатку сена из стоявшего поодаль стожка. Ярослава по-хозяйски сложила вещи, оборудовала походную постель. Максим повесил на сук карманный фонарик. В зарослях набрали сушняка для костра.
Поужинав, они долго стояли на откосе и смотрели на исчезавшую в сумерках Оку. Ветер утих, но тучи уже успели нависнуть над берегами. Река казалась сейчас безжизненной, остановившейся, лишь где-то у самого поворота мигал красноватый огонек бакена да натужно шлепал колесами буксир, тащивший баржу.
— Утром нас разбудит солнце, — пообещал Максим.
— Великий волшебник и чародей! — улыбнулась Ярослава.
— Я — звездочет, — в тон ей сказал Максим.
Пришла пора укладываться на ночлег. Жека вдруг заявила:
— Не хочу в палатку, хочу в этажный дом!
— О, дитя небоскребов! — засмеялся Максим.
С трудом уговорили ее забраться в палатку, утихомирили сказкой. Когда Жека уснула, Ярослава попросила:
— А теперь расскажи сказку мне…
Он вздрогнул, как вздрагивают люди от страшного предчувствия. Они были вместе и в то же время словно уже расстались. В палатке светил фонарик, но Максим и с закрытыми глазами видел лицо Ярославы — крутые дуги черных бровей, горячий блеск цыганских глаз, пышно взбитая ветром шапка густых волос…
— А что, если ты не поедешь? — вдруг спросил Максим.
— Чудак, — мягко возразила Ярослава. — Ты же сам знаешь, что поеду. И что все уже решено. И ничего невозможно изменить. И разве ты будешь любить меня, если я не поеду?
— Очень боюсь потерять тебя, — сказал Максим. — Лучше бы я был на твоем месте.
— Придет и твой черед.
— А там… — спросил Максим после долгого молчания, — там растут березы?
«Он так и не сказал, где это «там», так и не решился произнести это слово — «Германия», — отметила про себя Ярослава.
— Растут, — она оживилась. — Конечно, растут. Немцы очень любят березу, но оставляют ее только на опушках и возле дорог. Там нет такого царства берез, как у нас. И названия лесов у них мрачные — Шварцвальд, Бухенвальд — черный лес, буковый лес…
