Роберт Говард - Кулак и клык

Всю свою жизнь я дерусь. Порой ради денег, порой — бывало когда-то и так — для забавы. Но самый жестокий, самый опасный бой в моей жизни был ни за то и ни за другое. В тот раз мне, господа, пришлось отчаянно драться ради того, чтобы мне пустили пулю в голову! Вот сейчас я и расскажу, как довелось драться, чтобы меня с моим лучшим другом пристрелили.

Я чемпион торгового судна «Морячка» в тяжелом весе, звать меня Стив Костиган. А Старик наш, должен вам сказать, весьма неравнодушен к теплым водам и торговле с островитянами. И вот поэтому мы по пути в Брисбейн проходили сквозь Соломоновы острова. Наш Старик плавал в южных морях чуть не с самого детства и, стало быть, знал всех старых купцов и туземных вождей. И постоянно высматривал выгодные сделки — по части жемчуга, например.

Так вот, подходили мы, значит, к маленькому островку под названием Роа-Тоа. Там была небольшая фактория, и управлял ею единственный белый на острове, его звали Мак-Грегор. И капитан наш, будучи его старинным приятелем, решил нанести ему визит.

Не успел наш Старик шаг ступить по ветхому причалу, мой товарищ Билл О'Брайен сказал мне:

— Стив, видишь, там, у причала, баркас с мотором? Давай-ка его возьмем и сгоняем до Тамару, навестим старого Того!

Тамару — это еще один небольшой островок, совсем рядом с Роа-Тоа, даже вершину потухшего вулкана было видать. А Того был на Тамару вождем. На самом деле звали его по-другому, только выговорить не удавалось, «Того» ближе всего. Был это сморщенный такой старый негодяй и горький пьяница, но к белым относился крайне дружелюбно.

— Да Старик, скорее всего, зайдет и на Тамару, — ответил я Биллу.

— Это вряд ли. Мы снимемся с якоря не раньше, чем они с Мак-Грегором вылакают весь виски на борту. И на Тамару заходить будет незачем — спиртного для обмена или в подарок старому Того не останется. Пошли, на баркасе легко доберемся. А если будем торчать тут, старпом еще, чего доброго, выдумает нам какую-нибудь работу. Давай возьмем баркас, и — ходу, пока Старик с Мак-Грегором не видят. Если спросить, Мак, как всегда, откажет.

Словом, вскоре мы втроем: Билл, я и мой белый бульдог Майк — были в море. Сквозь треск мотора я услыхал какие-то вопли. Оглянулся, вижу: наш Старик с Мак-Грегором выскочили из фактории, прыгают, вопят, машут кулаками. Ну, мы в ответ выставили им средние пальцы и самым полным двинули вперед.

И вот через некоторое время перед нами над океаном вырос Тамару — тихий, темно-зеленый, с устремленным в небеса жерлом потухшего вулкана и деревьями на горных склонах.

Когда мы были здесь год назад, деревенька Того стояла прямо на берегу, но теперь, к немалому нашему удивлению, мы увидели на ее месте лишь груды развалин. Хижины кто-то сравнял с землей, джунгли подступили к самой кромке воды, и никаких признаков жизни.

Стало быть, решили мы, что-то тут стряслось, и вдруг из-за деревьев вылезли четверо или пятеро туземцев и с этакими дружелюбными улыбками направились к нам. Майк ощетинился и зарычал, но я подумал, что белые собаки просто не любят цветных. Таким образом, правда, черные собаки должны бы не любить белых, однако это отчего-то не так.

В общем, канаки кое-как объяснили нам на своем пиджин-инглиш, что деревню перенесли подальше в джунгли, а их послали за нами.

— Спроси, зачем им понадобилось менять место, — сказал я Биллу, который отлично владел местным языком.

— Говорят: детишки их стали болеть от соленой воды. Да ты не волнуйся, они, скорее всего, и сами не знают, зачем переехали. Они вообще частенько не соображают, зачем что-либо делают. Идем, навестим Того.

— Спроси, как он поживает.

Билл перевел канакам мой вопрос, а потом перевел мне ответ:

— Говорят: он свободен от боли и скорби, насколько человек вообще может быть свободен от них.

Канаки заухмылялись и закивали. Ну, пошли мы с ними. И Майк потащился за нами, не переставая рычать. Я раздраженно попросил его заткнуться, однако он даже ухом не повел.

Через какое-то время мы вышли на большую поляну. Там и стояла деревня. Здесь тоже не наблюдалось никаких признаков жизни, кроме нескольких туземных собак, дремавших на солнышке. По спине моей пробежал холодок.

— Слышь, — обратился я к Биллу, — странно это все как-то. Спроси у них, где Того.

На вопрос Билла один из туземцев ухмыльнулся и указал на шест, стоявший перед самой большой хижиной. Я поначалу не понял, что он имеет в виду, но тут же все разглядел — и желудок мой едва не вывернулся наизнанку, а сердце захолодело от страха. На шест была насажена человеческая голова! Все, что осталось от бедного старика Того…

В тот же миг на нас с Биллом навалились сзади по два здоровенных канака, а еще пара сотен тучей высыпала из хижин.

Билл с ревом присел, швырнул одного из канаков через себя, сделал пол-оборота назад и уложил второго ужасным ударом в челюсть. Тогда первый, не поднимаясь, схватил его за ноги, а еще один ударил по голове дубиной. Билл, залившись кровью, рухнул на колени.

Я тем часом разбирался с собственными неприятностями. Стоило двоим канакам схватить меня, Майк бросился на них, повалил одного и едва не разорвал на части. В тот же миг я ударил за спину локтем и, по счастью, попал второму в солнечное сплетение. Тот, хрюкнув, ослабил хватку. Развернувшись, я хотел было уложить его, но тут же почувствовал что-то острое между лопатками и понял, что к спине моей приставили копье. Пришлось остановиться и замереть. В следующую же минуту мы с Биллом оказались связаны по рукам и ногам. Я покосился на Билла. Из раны на его голове текла кровь, но все же он улыбнулся в ответ.

Так вот, заняло все происшедшее меньше минуты. Трое-четверо туземцев подошли к Майку и оторвали его от его жертвы, визжавшей и истекавшей кровью, будто свинья резаная. Тогда эта самая жертва потащилась к ближайшей хижине, причем выглядела не веселее выброшенных на берег обломков потерпевшего крушение судна. Прочие дикари принялись плясать и прыгать вокруг Майка, стараясь достать его копьем или дубиной и в то же время не остаться без ноги, а Майк начал прогрызаться сквозь них ко мне.

Я смотрел на все это с прыгающим где-то под самым горлом сердцем, как вдруг — трах! — раздался пистолетный выстрел, Майк перекувыркнулся пару раз и замер. Из раны на его голове заструилась кровь. Издав ужасный вопль, я рванул стягивавшие меня веревки с таким отчаянием и бешенством, что вырвался из рук державших меня канаков и тоже упал.

Затем нас с Биллом довольно грубо приволокли к здоровенному черномазому с дымящимся пистолетом в руке и жутко важному с виду. Мне с первого же взгляда показалось, будто где-то я уже видел этого типа, однако об этом мне думать не хотелось, я жаждал лишь освободиться и голыми руками вырвать ему глотку за то, что он застрелил Майка.