Олег Орлов - Ночной патруль

– Два часа семнадцать минут, – говорит лейтенант Автандил Пайчадзе. Он всегда очень точен.

У Пайчадзе рыжие усики и выпуклые зеленоватые глаза. Он очень молчалив и щеголеват. Именно из щегольства он никогда, даже в самые сильные морозы, не опускает клапанов на своей ушанке. И всегда он в хромовых сапожках. Валенок не признает. Сапожки же у него не из тех, что выдают в положенный срок, в сшитые из самой лучшей мягкой кожи у горбатого сапожника в Уплис-цихе.

В ночном патруле нас трое: лейтенант Пайчадзе, сержант Карбулаков и я, рядовой энской заставы, энского погранотряда.

Карбулакова я не терплю, вернее, терплю с большим трудом. Он не с нашей заставы, он заменил заболевшего Витю Крюкова, чудесного парня, веселого, гитариста, такого, с кем и в огонь и воду, и не соскучишься вдобавок. А этот, черт его знает, ничем не интересуется. И страшно ленив, по-моему, хотя и служака, и силой бог не обидел. Сила есть – ума не надо... Больше бы ты, Карбулаков, подошел в обоз, на последнюю телегу.

«Два семнадцать» – это значит, что подходит поезд Вале – Хашури. Наш поезд.

Карбулаков медленно убирает с железной, теплой еще, печки свои портянки и еще медленней запихивает их в карман полушубка. Собирается не спеша.

Пока он все это делает, я уже готов, хотя и не выспался.

Карбулаков осматривает свой автомат, потом меня с моим оружием и, словно пережевывая что-то своими толстыми губами, докладывает Пайчадзе о готовности патруля.

Мы выходим на мороз, на скрипучий снег длинной платформы.

Пурга, которая началась засветло, стихает и только шелестит, обдувая лицо.

В последний момент я сую руку в карман полушубка и проверяю, на месте ли ключ. Ключ на месте. Это ключ, которым отпирают и запирают двери железнодорожных вагонов.

Я теперь всегда проверяю, на месте ли ключ, после того как однажды забыл его в вещевом мешке, а вещмешок в комендатуре. Там же, в вещмешке, оставил и рукавицы. Прыгнув на подножку на ходу, я не смог открыть вагонную дверь, и висел на поручнях, сжавшись, как летучая мышь, и едва не отморозил себе кисти рук...

Паровоз, весь в клубах пара, с сосульками на тендере, проходит и проносит ослепительный луч прожектора, в котором косо летит снег. Тихо катятся вагоны с забитыми снегом подножками. Хвостовой вагон не дотягивает до нас, и мы идем к самой последней подножке, где проводник в башлыке качает фонарем перед нашими физиономиями и не сразу понимает, что нам нужно.

Поезд стоит здесь недолго – минуты три. Потом – перегон больше часу, за это время мы должны пройти по всем вагонам и проверить документы. Не столько даже документы, сколько взглянуть на лица, потому что в этом районе объявлен розыск, и Пайчадзе, Карбулаков и я знаем по фотографии одно лицо и в профиль и в фас. Мы держим в памяти это лицо и ищем его. У нас это называется «оседлать поезд».

Через час с небольшим остановка, где, если все будет нормально, мы сойдем и будем ждать встречного и вернемся обратно досыпать и отдыхать.

Сна нет уже и в помине.

Патрулирование я люблю. Все люблю: и еду кое-как, и ночевку где придется. От подвижной и напряженной жизни у меня яснее работает голова.

Дрожь проходит по составу. Назад-вперед, чтобы сдвинуть примерзшие колеса. Поехали. Мы входим в накуренное тепло вагона.

Мое дело – сразу пройти в самый конец и никого не пропускать вперед по ходу поезда. Пайчадзе и Карбулаков с двух сторон пройдут по вагону. Обычно Пайчадзе, уже кончив свою сторону, помогает Карбулакову, который и документы просматривает медленно-медленно, пожевывая губами. Под взглядом Пайчадзе паспорта и пропуска извлекаются поспешнее. И просматривает он их быстро и ловко. Два-три движения. Взгляд на владельца, взгляд на фотографию. Следующий.

Пятнадцать секунд на человека. Десять минут на вагон. Через три вагона – перекур.

У меня дел почти никаких, я только должен проверить, закрыты ли боковые двери тамбура.

Потом я могу рассматривать нутро вагона. Черные старухи едут, верно, на чьи-нибудь похороны, лыжники спешат в Бакуриани, столетние старики везут вино на базар в Тбилиси, охотники – хвастать и пировать куда-нибудь к дружкам в Ахалкалаки или бить тощих лис около Табацкури. Цыгане с цыганятами по каким-то своим делам... Свободные от людей места забиты фанерными чемоданами, ящиками с пахучими яблоками и виноградом, рюкзаками, латаными мешками, плоскими бочонками и виноватыми собаками под лавками. И все это спит, плачет, играет в карты, дымит ачигварским самосадом, пьет вино, взвизгивает и жужжит особым вагонным непрерывным жужжанием.

Вагон покачивает, и все покачивается разом. Покачивается голова спящей женщины на плече у дремлющего пехотного капитана, качается патронташ, качается сетка с апельсинами.

В сущности – это настоящее вагонное братство.

Даже жаль, что среди него нам нужно найти одного, из-за которого мы не спим этой ночью и не спят еще многие.

Первый вагон готов, и мы проходим в следующий. Под железными листами грохочет внизу дорога. Второй вагон идет у нас быстрее, зато третий – медленнее, потому что лампы здесь горят вполнакала.

Потом четвертый, пятый, шестой.

Пайчадзе в этот раз, кончив свою сторону, выходит ко мне и закуривает. Он курит и созерцает заиндевелые заклепки тамбура.

Пайчадзе мне нравится, но когда он смотрит своими выпуклыми глазами, никогда не поймешь его отношение к тебе и ко всему прочему.

Иногда кажется, что он силится что-то понять и никак не поймет. Но в конце концов оказывается, что он все понял и во всем разобрался. Мы с Пайчадзе с одной заставы и знаем друг друга третий год. Многое в нем я люблю, даже не знаю почему. Может быть, из-за Нателлы. Нателла его сестра, и когда нам приходится бывать в Вардзи, мы всегда ночуем у его родителей.

Сестра его красавица. В городах такой красоты не знают. А Нателла не знает того, что знают в городах. Ей семнадцать лет, и она ни разу не видела паровоза иначе как на картинке. Самолеты ей видеть приходится часто, машины очень редко, а паровоз – никогда.

Нателла не обращает на меня никакого внимания, но делает это нарочно, а это уже само по себе внимание.

Наконец, кончает и Карбулаков. Он плотно закрывает дверь и отводит нас в сторону, так, чтобы из вагона через стекло не было видно.

– Ну? – говорит Пайчадзе.

– На моей стороне сидел майор...

– Э? Видел... Что-нибудь не в порядке?

– Документы в порядке.

Пайчадзе смотрит на часы и гасит сигарету.

– Тогда пошли дальше.