СОДЕРЖАНИЕ С. ЧУМАКОВ — Видимость — «ноль» Игорь РОСОХОВАТСКИЙ — Главное оружие Раф ВАЛЛЕ — Прощай, полицейский! № 112
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ГОД ИЗДАНИЯС.Чумаков
Видимость — «Ноль»
Повесть Москва. 10 января 1943 года
В папке утренней почты была информация из английского адмиралтейства. Союзники сообщали, что 5 января, в 15 час. 50 мин. радиоцентром Акурейри (Исландия) от советского судна принят сигнал бедствия: «Торпедирован на 74°12′0″ Норд 17°54′ Ост. Всем: на Медвежьем наблюдательный пункт немцев». В эфир судно больше не выходило.
Собственно говоря, отозваться: «Вас услышали» — это было все, что союзники могли сделать для гибнущих. Да и судно не рассчитывало на помощь. Там знали жесткое правило войны: броситься на выручку никто из друзей не имел права, чтобы не подставить торпеде и свой борт.
Нарком, в недавнем прошлом полярник, понимал, что, если кто и спасся, те уже давно мертвы: по всему Баренцеву морю шли нескончаемые штормы с ураганными ветрами. Мороз стоял ниже двадцати.
Но именно в полярную ночь, в шторм и пургу поодиночке уходили наши транспорты на прорыв, через Атлантику, где на всем пространстве от Новой Земли до Ньюфаундленда бродили фашистские рейдеры, подводные лодки.
После разгрома конвоя PQ-17 союзники перестали формировать караваны судов на Мурманск и Архангельск. Вот тогда в наркомате и родилась идея — выпускать пароходы в одиночные рейсы. Маскировка от воздушных налетов — полярная ночь. Непрерывные штормы, снежные заряды, движение вдоль кромки льдов в ледяной шуге снижали вероятность атаки подводными лодками. Суда должны были достигнуть американских портов, принять военные грузы, которые США обязались поставлять по ленд-лизу, и через Панамский канал, Тихий океан доставить их во Владивосток.
Моряки окрестили эти одиночные рейсы «каплями».
Пока из восьми «капель» — пароходов бесследно исчезло, растворилось два.
«Относительно небольшие потери. Тактика одиночных рейсов оправдывает себя», — подумал нарком. Здесь, на вершине морфлотовской власти, горечь утраты в какой-то мере заслонялась общей, сравнительно неплохой статистикой.
К информации из Английского адмиралтейства была подколота краткая справка о судне: «Лесовоз «Ванцетти», порт приписки Владивосток. Построен на Балтийском заводе в 1928 году. Направлялся с грузом леса из Архангельска в Нью-Йорк для ремонта и дальнейшего следования во Владивосток. Команда — 44 человека. Капитан — Веронд Владимир Михайлович, 1912 года рождения, эстонец, беспартийный, холост».
«Педанты кадровики! Какое теперь имеет значение, был женат Веронд или холост? «Ванцетти»… — память подсказала, что с ним уже были однажды неприятности. — Да, апрель прошлого года… Эта ведь его задержали японцы. Увели в какой-то из своих портов: попытка обвинить в шпионаже в пользу союзников. Десять дней допросов, обыски…» Нарком взял толстый красный карандаш, размашисто, наискось справки, как бы окончательно перечеркивая название парохода и все, что с ним связано, «съедая» концы слов, написал: «Исключ. из списков, сообщить Арх. и Владив.».
Вестям о мертвых срочность необязательна. К середине января сообщение о торпедировании «Ванцетти» достигло Архангельска и легло на стол начальника пароходства. Он сразу вспомнил, с каким тяжелым чувством отправлял несчастный лесовоз в этот рейс. В мирное время под суд пошел бы за то, что выпустил аварийное судно — корпус помят льдами, котлы дышат на ладан, при встречном ветре и волне ход, по словам капитана, падал до полутора узлов. Он сразу вспомнил капитана-дальневосточника: еще молодой, но уже начавший полнеть и лысеть, фундаментально-медлительный. Вспомнил его фразу, произнесенную с каким-то ледяным спокойствием: «Ванцетти» в любой момент может оказаться беспомощным, как разбитый параличом старик…»
Во Владивосток пакет из наркомата пришел в конце второй декады января, в тот момент, когда начальник пароходства и заместитель по кадрам обсуждали проблему — как наскрести команду для очередного уходящего в рейс судна.
— Что, неприятности? — озабоченно спросил кадровик, увидев, как помрачнело лицо начальника.
Тот, не выпуская страничку из рук, подошел к карте, поставил крестик в Баренцевом море, сказал с горечью:
— Вот здесь торпедирован «Ванцетти». Две недели назад. Черт, а я хотел сберечь Веронда для флота. Он ведь все пороги обил, требуя отправить его в действующую армию. Видишь ли, считал, что больше пользы принесет, командуя торпедным катером. Готов был даже идти в морскую пехоту.
Архангельск. 20 декабря 1942 года
В этот день «Ванцетти» еще стоял у бревенчатой стенки лесо-биржи. Запорошенный снегом, вмерзший в лед, без единого огонька, лесовоз казался покинутым командой до далекой весны, когда в океане утихнут свирепые зимние штормы, по реке с громом и треском пройдет ледоход.
Но пароход жил. На лед спустились четверо и пошли гуськом через Северную Двину в город. Пройдя с полкилометра, пролагавший путь массивный, двухметрового роста матрос остановился.
— В тайге проще ходить, — сказал он. — Погодим маленько. Где тут какая сторона? Где ж та хренова вешка? — Он включил фонарик, и конус смего света заметался по сугробам.
— Быстрее ищите, Машин, — недовольно отозвался капитан, шедший за ним след в след. — Двинемся на звук.
— Его же ветром сносит в такую метель. Вешка нужна, — упрямо повторил матрос.
— Есть вешка! — неожиданно воскликнул радист Рудин: в голубоватом круге чернела верхушка елочки.
— Ну, маркони, ну, нанайский глаз, — повеселел Машин, — тебе не морзянку ключиком стучать — белок в тайге бить!
— Комментарии завтра, пошли! — торопил капитан.
Снова двинулись вперед, подсвечивая тропу хитрыми американскими фонариками: хочешь — синее стеклышко можно выдвинуть, хочешь — красное или зеленое, а можно и просто белое оставить. Но кому нужна сейчас эта синяя маскировка, какой «мессер» в пургу, ночью, появится над Архангельском?
Замыкал группу худенький юнга. Его, почти мальчишку, съедало любопытство:
— Слушай, маркони, а что это капитан не в себе? Как стали собираться, так покой потерял. С чего бы это?
— Потеряешь… — неопределенно отозвался Рудин. Он догадывался, в чем дело, но рассуждать на эту тему не имел права.
Когда капитан нацепил кобуру, взял портфель, ему велел взять полевую сумку, да еще охрану приказал снарядить, Рудину стало ясно — возвращаться придется с засургученными пакетами.