Дядя Гриша - Александр Шатилов

Как уже писал когда-то, дядя Гриша жил в одной далёкой деревне, которую не сразу можно найти на карте, и приходился мне дальним родственником. К нему, вопреки возражениям родителей, я решил поехать на пару месяцев после окончания института. На самом деле поехать я мог куда угодно, на последних курсах я начал работать, и денег хватало. Только вот в Турцию или в Европу ехать мне не хотелось. И работать тоже. И особенно не хотелось продолжать учёбу. В жизни вообще так бывает, что после особенно трудного рубежа, вроде защиты дипломного проекта, вообще ничего не хочется. Впервые мой выбор жизненного пути оказался настолько широк, что от такого счастья захотелось бежать за сотни километров. Почему понадобилось мне ехать к неизвестному мне дядьке из села — сам не знаю, может, это было единственное решение, против которого в моей душе не сложилось предубеждённости, что это глупо, хотя, как я понимаю сейчас, ничего глупее и представить себе было нельзя. Мне родители даже в Америку предлагали поехать! Мог снять квартиру: живи — не хочу! А я не хотел. Не хотел ничего. Просто как-то жить, собраться с мыслями, понять, кто я и зачем — это было моей целью. Признаюсь, я и сейчас этого всего до конца не могу понять, и иногда у меня возникают сомнения… И я вспоминаю наши разговоры с дядей Гришей.

— Прадед мой пермяк был, — рассказывал о себе дядя Гриша, — Под Чердынью жил, старики говорили, святой души человек. За могилкой его, говорят, больше полувека особый уход был.

— А чем он занимался?

— Чем? Да разное говорят. Кто, говорит, людей лечил, кто — с нечистым знался. Сам-то он без детей был, я-то его двоюродной сестры правнук, но его, как родного деда почитаю. В честь него Григорием и назвали.

— И больше ничего не говорили? — мне хотелось узнать побольше о своей семье.

— Ну… — дядя Гриша поморщился, — Говорили, что черти задавили его…

— Что? — почти закричал я. — Это как так?

Воспоминания о нашем ночном приключении были у меня ещё свежи, и страх потустороннего заставлял порой сердце биться как бешеное.

— Да не кричи ты так! — грозно ответил дядя Гриша. — Мало что брешут. Наврут тебе с три короба, а ты и рад слушать.

— Не понимаю, они серьёзно убить могут?

— Кто в их дела влезает, тому прежнего житья не будет. Так что ты, мил друг, в такие вещи не суйся, понял меня? Ещё дед Григорий завещал: честным трудом живите, колдовское — хуже воровского. Это не каждому даётся, и за всякое знание человек сполна заплатить должен.

— А у нас образование бесплатное, — тихо заметил я, немного обидевшись на суровые предостережения дяди.

— За что бес платит, то потом с тебя и потребует, — сурово сказал дядя. Но заметив моё испуганное лицо (до сих пор, думаю, он жалеет, что мне открыл свой секрет), продолжил более добрым, если такое слово вообще уместно, голосом: — Вот учили тебя преподаватели. А ты заметь, что преподаватель и учитель — не одно и то же? Преподаватель свои лекции отчитал, на экзамене спросил, что ты там запомнил, и свободен, и ты свободен. Преподавателю не важно, что ты потом будешь с его знанием делать, да и не его это знание вовсе. И не твоё.

— Как, не моё? — возмутился я, вспоминая недавнюю защиту. — Я тоже учил, я решал…

— Да знания твои ужа безвреднее! Вот скажи мне, что такое ряд Тейлора?

— Это… ну, разложение такое… — промямлил я, сбитый с толку неожиданным вопросом.

— Ну! Баранки гну! А формулу циклоалкана помнишь?

— Эмм, ну это вроде из химии…

— Вот то-то и оно, что бесплатное знание твоё бес и забрал.

— Так это всё бес? — я совсем запутался.

— Да что ж ты как маленький! Не бес сам по себе! За знание платишь ты трижды: первый раз трудом и усердием, второй раз любовью, а третий — применением. Если дело делаешь на отшибись, без любви, то выходит у тебя форменная дрянь. А если вообще не делаешь, то и вовсе забываешь, что да как. Вот вы в свей Москве лет по десять английский учите, а потом двух слов связать не в силах. И всё что надо большинству в жизни знать, так это слова вроде: шампунь, джинсы и компьютер. А говорить вы на этом английском с кем будите? Уж лучше узбекский бы учили, хоть бы дворников понимали.

— Ты-то сам, много в языках понимаешь? — я был не согласен с дядей, и теперь он мне казался просто старым ворчуном, который всегда всем не доволен.

— Я на шести языках говорю, — коротко отрезал он.

Я удивился ещё больше.

— В Ленинграде учился, — пояснил он, — тогда всё знать хотел, на все вопросы ответ найти надеялся…

— А зачем тебе здесь шесть языков, — осторожно спросил я.

— А зачем тебе диплом твой? — передразнил он меня. — Сидишь ты с ним теперь, как мартышка с очками, что делать не знаешь. А мне мои знания свободу дают: с кем хочу, с тем и общаюсь, и посредник мне никакой не нужен. А ты всё, что годами учил, за неделю из головы вытряс. Вот и смысл был треть жизни штаны за партами протирать?

На это ответа у меня не было, и я почувствовал, что мне стыдно, и я краснею.

— Тебя родители направили в твой университет, а сам бы ты дальше сидел сиднем и в компьютерные игры играл!

«И откуда он всё знает», — подумал я, продолжая краснеть. О периоде моей жизни до института я не очень любил вспоминать, потому что был стеснительным подростком, а жизнь в мире орков и гномов позволяла чувствовать себя героем и неплохо развлекала. Один раз я просидел за игрой восемь дней с краткими перерывами на сон, при этом я притворялся больным, чтобы не ходить в школу. А после восьми дней мне стало по-настоящему плохо, и в довершении всего в школу пришлось пойти. И самое обидное — я не могу вспомнить, ради чего потратил столько времени!

— Понимаешь, — продолжал дядя, — без любви к делу, без призвания, без желания, в конце концов, всё тщетно. Если ты знание любишь, ты им делишься. Ты ученика ищёшь такого, который твои знание применит и разовьёт. Благое дело сделать сможет.

— И как найти это призвание, — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— Чтобы найти — искать надо. Себя