Больная полулежала на кровати, обложенная подушками, и ее лицо было повернуто прямо по направлению к Джону в то время, как он смотрел в открытую дверь. Он чуть не вскрикнул, когда ее глаза остановились на нем, так как это были бледные, некрасивые, нежные, простые черты Мэри, такие же нежные и не переменившиеся, как будто бы она была все еще тем полуребенком-полуженщиной, какою он прижимал ее к сердцу на набережной Бриспорта. Ее спокойная, лишенная событий жизнь не оставила на ее лице ни одного из тех грубых следов, которые свидетельствуют о внутренней борьбе и беспокойном духе. Целомудренная печаль облагородила и смягчила выражение ее лица, а то, что оно потеряло вследствие утраты зрения, было возмещено тем выражением спокойствия, которым отличаются лица слепых. Со своими серебристыми волосами, выбившимися из-под белоснежного чепчика, она была прежняя Мэри, выигравшая во внешности и развившаяся с примесью чего-то небесного и ангельского.
— Вы найдете человека, который присмотрит за коттеджем, — сказала она священнику, который сидел спиною к Джону. — Выберите какого-нибудь бедного достойного человека в приходе, который будет рад даровому жилищу. А когда он придет, вы скажите ему, что я ждала его, пока не была вынуждена уйти, но он найдет меня там по-прежнему верной и преданной ему. Здесь немного денег только несколько фунтов, но я хотела бы, чтобы они достались ему, когда он придет, так как он, может быть, будет нуждаться в них, и тогда вы скажите человеку, которого вы поместите в коттедже, чтобы он был ласков с ним, так как он будет огорчен, бедняжка, и скажите ему, что я была весела и счастлива до конца. Не говорите ему, что я беспокоилась когда-нибудь, чтобы он также не стал беспокоиться.
Джон тихо слушал все это за дверью и не раз был готов схватить себя за горло, чтобы удержать рыдания, но когда она кончила и он подумал о ее долгой, безупречной, невинной жизни и увидал дорогое лицо, смотрящее прямо на него и, однако, неспособное увидеть его, то почувствовал что его оставляет мужество, и разразился неудержимыми, прерывистыми рыданиями, которые потрясли все его тело. И тогда случилась странная вещь, так как, хотя он не сказал ни слова, старая женщина протянула к нему свои руки и вскрикнула: «О, Джонни, Джонни! О, дорогой, дорогой Джонни, вы вернулись ко мне опять!» И прежде чем священник мог понять, что случилось, эти два верных любовника держали друг друга в объятиях; их слезы смешались, их серебристые головы прижались друг к другу, их сердца были так полны радости, что это почти вознаградило их за пятьдесят лет ожидания.
Трудно сказать, как долго предавались они радости. Это время показалось им очень коротким — и очень длинным почтенному джентльмену, который думал, наконец, скрыться, когда Мэри вспомнила о его присутствии и о вежливости, которую обязана иметь по отношению к нему.
— Мое сердце полно радости, сэр, — сказала она. — Божья воля, что я не могу видеть моего Джонни, но я могу представлять его себе так же ясно, как если бы он был перед моими глазами. Теперь встаньте, Джон, и я покажу джентльмену, как хорошо я помню вас. Ростом он будет до второй полки; прям, как стрела, его лицо смугло, а его глаза светлы и ясны. Его волосы почти черны и усы также. Я не удивилась бы, если бы узнала, что у него в настоящее время есть также бакенбарды. Теперь, сэр, не думаете ли вы, что я могу обойтись без зрения?
Священник выслушал ее описание и, посмотрел на изнуренного, седовласого человека, стоявшего перед ним, не зная, смеяться ему или плакать.
К счастью, все кончилось благополучно. Был ли то естественный ход болезни, возвращение Джона подействовало ли благоприятно на ее течение, достоверно только то, что начиная с этого дня, здоровье Мэри стало постепенно улучшаться, пока она совершенно не выздоровела.
— Мы не будем венчаться потихоньку, — решительно говорил Джон, — а то как будто мы стыдимся того, что сделаем, как будто бы мы не имеем большего права венчаться, чем кто бы то ни был в приходе.
Итак, было сделано церковное оглашение и три раза объявлено, что Джон Хёксфорд, холостяк, и Мария Хаудлен, девица, намереваются сочетаться браком, и так как никто не представил возражений, то они были надлежащим образом обвенчаны.
— Мы, может быть, не очень долго будем жить в этом мире, — сказал старый Джон, — но по крайней мере мы спокойно перейдем в другой мир.
Доля Джона в Квебекском предприятии была ликвидирована, и это дало повод к возбуждению весьма интересного юридического вопроса, мог ли он, зная, что его имя Хёксфорд все-таки подписаться именем Харди, как это было необходимо для окончания дела. Было решено, однако же, что если он представит двух достойных доверия свидетелей своего тождества, то все обойдется, так что имущество было реализовано и дало в результате весьма приличное состояние. Часть его Джон употребил на постройку красной виллы как раз за Бриспортом, и сердце собственника на набережной террасы подпрыгнуло от радости, когда он узнал, что коттедж будет, наконец, покинут и не будет больше нарушать симметрию и ослаблять эффекта ряда аристократических домов.
И там, в этом уютном новом доме, сидя на лужайке в летнее время и у камина в зимнее, эта достойная старая чета продолжала жить много лет невинно и счастливо, как двое детей. Те, кто знал их хорошо, говорят, что никогда между ними не было и тени несогласия, и что любовь, которая горела в их старых сердцах, была так же высока и священна, как любовь любой молодой четы, которая когда-либо стояла у алтаря. И по всей окрестной стране, всякому, кто, будь он мужчина или женщина, был в горе и изнемогал в борьбе с тяжелыми обстоятельствами, стоило только пойти на виллу, и он получал помощь и то сочувствие, которое более ценно, чем сама помощь. Так что, когда, наконец, Джон и Мэри, достигнув преклонного возраста, заснули навеки, один через несколько часов после другой, между оплакивавшими их были все бедные, нуждающиеся и одинокие люди прихода, которые, разговаривая о горестях, которые оба они перенесли так мужественно, приучались к мысли, что их собственные несчастья также только преходящие вещи, и что вера и правда получат вознаграждение в этом или в будущем мире.
Буря начинается легким движением воздуха, чуть заметным дуновением ветерка. Затем ветерок свежеет, усиливается, превращается в крепкий ветер, доходит до силы шторма; наконец, начинает слабеть, проходя снова те же ступени, только в обратном порядке — шторм, крепкий ветер, свежий ветер, и легкое движение воздуха — чуть заметное дуновение ветерка.
Виноват во всем был Франк. Он в этот день измучился над работой и над денежными вопросами, что нередко бывает с молодыми людьми, амбиции которых оцениваются четырьмя стами фунтов ежегодного дохода. А у него имелись еще кроме того нервы. Будь Франк идеальным человеком, это обстоятельство не имело бы значения.
