Следующая позиция в ложбине Чиликину не нравилась. Слишком открытая. Но делать было нечего. Они с Гайдой выдохлись, быстро поднимаясь наверх.
Пользуясь временным затишьем. Щеколда набивал патронами пустую ленту. Делал он это быстро и ловко — один за другим золотистые патроны точно входили в гнезда. Гайда протирал замшей телескопический прицел и на вопросительный взгляд Чиликина ответил:
— Пыль…
Немцы перегруппировались, сосредоточившись в одном месте, те, что были в масккомбинезонах, заняли позиции справа и повели шквальный огонь из автоматов. Но «шмайсер» хорош только в ближнем бою. Пули летели не кучно, а рассеянно, много выше позиции разведчиков.
Под прикрытием миномета и автоматного огня немцы снова поползли на ложбину.
Чиликин слился с пулеметом. Хорошо видно, как по каменистому склону веером укладываются пули, высекая искры. Ках-ках-ках… Это кашляет МГ. И охотники не выдерживают прицельного, точного огня. Прекращают движение. И становится тихо. Молчит и миномет.
Вначале Чиликин принял молчание немцев за желание взять передышку, может, выслушать команды офицера. Но потом понял, что ошибся. Спиной почуял опасность. Екнуло сердце. Незаметно повернул голову вправо я взглянул наверх. Там, на шпилеобразном утесе, стоял немец. Он беззвучно смеялся. Вот почему не стреляли гитлеровцы. «Откуда он? Откуда? — билась мысль. — С неба, что ли?» И вдруг понял — с неба. Парашютист. Один. Больше ведь моноплан-парасоль взять не может. Не зря кружил, сволочь, полдня. Теперь все. Расстреляет, как цыплят. Гитлеровец стоял на острых, как лезвие ножа, каменных перьях. Чиликин видел, как напряженно держал он свое тело, низко согнув его, словно лыжник, готовый устремиться вниз.
— Гайда, не шевелись… — тихо сказал Щеколда, — сзади немец. Окликнет — встань и подними руки…
Гайда вздрогнул. Скосил глаза на Чиликина. Тот кивнул.
— Я пойду к немцу, вроде бы сдаваться. Если он меня пустит на пятнадцать шагов, я его сниму, у меня за комбинезоном нож… Если нет, тогда ты… из парабеллума от бедра…
Нож за шеей в специально сшитой кобуре Щеколда носил всегда. Он придумал это сам. И дважды спас себя этой придумкой от смерти. Трижды ему приходилось делать вид, что он сдается, и трижды противник падал, сраженный точным броском ножа.
С утеса послышалось резкое, пронзительное восклицание. Щеколда обернулся, выпустил пулемет, встал и поднял руки. То же самое проделал и Гайда. Немец не отрываясь следил за каждым движением разведчиков, поводя стволом автомата.
Но вот Чиликин медленно двинулся к утесу.
— О гросс русс Иван… — несколько удивленно воскликнул немец, — комм, комм… Вас? Хочешь сказать — плен есть гут…
— Я, — глухо вымолвил Щеколда.
— Комм…
И вдруг немец рявкнул:
— Хальт!
Чиликин прикинул расстояние и вздохнул — еще далеко.
Немец согнул колени и показал рукой на землю.
— Ферштейн, русс Иван…
«На колени хочет поставить, — понял Щеколда. — Ну, конечно, ему же перед своими нужно покрасоваться. Двое русских, один на коленях… Ладненько.
И Щеколда рухнул на камни.
Снизу донеслись крики.
— Комм, комм, — манил его немец-парашютист, не отрывая, однако, взгляда от обеих фигур.
И огромный мощный Чиликин пополз на коленях. Он задыхался от ярости и считал метры. Еще. Еще ближе. Ну подними же взгляд, один только раз. Что же ты? Ведь они орут, твои товарищи, они поднимаются к тебе и орут от восторга.
Крики раздавались все ближе, и тут кто-то, видимо офицер, громко позвал:
— Конрад, ты заслужил Железный крест…
Парашютист вскинулся и взглянул на кричавшего, который уже достиг каменного гребешка. Словно молния сверкнула в предвечернем свете. Ничего не успев сообразить, парашютист рухнул на острые изломы скал с ножом в горле.
— К пулемету! — жгучим как плеть голосом, крикнул Щеколда. — Огонь!
Он надеялся на мгновенную реакцию Гайды. Сам же, словно убитый наповал, скатился в крошечную выемку. «Догадается ли поднять прицел на планке?» — мелькнуло в голове Чиликина. И тут же услышал стрекот МГ.
На крутом, совершенно открытом склоне спрятаться было негде. И немцы шли в рост. Они видели все, что произошло на утесе, и бросились вперед, надеясь броском захватить позицию Гайды. И напоролись на бешеный, в упор, огонь пулемета. Это было избиение. Солдаты, выскочившие на козырек, падали, как куклы, сбитые пулями, те, что отстали, валились ничком, катились по склону, оседали на месте.
Гайда все сделал как надо, поставил упреждение и бил точными короткими очередями, понимая, что уже не успеет сменить диск-кругляш.
Оставшиеся в живых солдаты ягд-команды отхлынули на свои позиции. И тогда ударил миномет. Мины ложились веером, нащупывая укрытие разведчиков, но те уже уходили по краю утеса, спускаясь под крутой и острый гребень со спусками и подъемами, края которого резко и круто обрывались в пустоту. Вскоре они вышли к плато, за которым тянулись вертикальные стенки, гигантские выступы, узкие щели, длинные «балкончики». Еще через час они догнали группу.
— Они придут сюда не скоро, — кратко доложил Гайда.
Седой кивнул и устало улыбнулся.
* * *
Альпийские луга с многотравьем и цветами кончились неожиданно. Повеяло ледяной пустыней, вдоль тропинки потянулись острые серые скалы, появились проплешинки снега. Начинались настоящие горы, чья нетронутая красота пугала и манила одновременно.
Через час с небольшим группа вышла к отвесной скальной стенке. Дальше тропа исчезала, и было непонятно, для чего она вообще существовала. Но, внимательно приглядевшись, Седой заметил ее робкое, хилое продолжение вдоль стенки на юго-запад.
Джанич проследил за взглядом капитана.
— Она идет к перевалу. Это далеко и небезопасно.
— Да, карта говорит так, — сказал Долгинцов.
— Товарищ командир, мы идем сверхтрудным путем, но он ведь и приведет к цели, — улыбнулся Джанич.
— Это не мы идем, Мирчо. Это нас водит капитан абвера Зигфрид Рутт. Он нас уводит от склада, отрезая от входа в долину. Его ягд-команды оттесняют на юго-восток… Почему? Потому что склад на северо-западе.
— Да, наверное, вы правы, — опустил голову Джанич. — Они рано или поздно замкнут кольцо. Они бы это сделали давно — у них не хватает солдат. Я знаю, как они это делают.
— Я тоже, — усмехнулся Седой. — А потому коли мы такие битые и ученые, то не имеем права оказаться в ловушке.
Седой давно не бывал в горах. Мало кто в пограничном училище знал, что он ходит в мастерах и совершил несколько трудных восхождений. Альпинистом Долгинцов стал давно, можно сказать, с самого детства. Родился он в Горном Алтае среди снежных вершин и уже в двенадцать лет взобрался на гору Белуху. Горы прекрасны всегда, нет некрасивых гор. Вот и эти сербские вершины возвращали Седому утерянное за годы войны ощущение удивительной хрустальной свежести. Холодный, одетый снегом и льдом мир хаоса и строгих пропорций всколыхнул в Долгинцове самые счастливые воспоминания юности. И то, что Седой нес с собой альпинистское снаряжение, упакованное в брезент, говорило о его предусмотрительности. Знал, куда шел. На всякий случай один комплект взял. И случай еще раз проверил капитана.
