В два часа ночи мы вернулись. Филиппа Алексеевича не оказалось ни в одном из сколько-нибудь «подозрительных» мест. Не пришел он и утром.
В понедельник была поднята на ноги милиция.
Вторник не принес ничего нового.
Кроме телеграммы от Василия Васильевича, которая предлагала мне встречать назавтра утренний московский поезд.
— Ну ладно, — брюзгливо сказал мой шеф, выходя из дома Таниной двоюродной бабки, — здесь он был два дня назад. Но где он сейчас? Придется идти в угрозыск. Я бы предложил тебе, Илюша, взять это на себя, но ты скажешь, что для угрозыска я авторитетнее. Верно?
— Верно. Тем более что я там уже был.
— Прекрасно. Пойдем вместе.
Капитан милиции оказался страстным поклонником кино, поэтому розыски немедленно интенсифицировались. Капитан заново начал проверять городские больницы, вокзал, рынок по телефону, коротко передавая своим подчиненным главные приметы Филиппа Алексеевича Прокофьева. Кончал он каждый разговор одной и той же фразой:
— Должен быть на твоем участке. Я на тебя полагаюсь.
* * *
Мы вышли снова на улицу. И тут же наткнулись на какого-то друга детства Василия Васильевича. Некоторое время они, охая больше от напряжения, чем от боли, лупили один другого по плечам, потом друг детства радостно сообщил, что Филю-художника тоже на днях видел.
— Где? — одновременно воскликнули мы с шефом.
Друг детства подозрительно посмотрел на меня, словно впервые заметив, а потом ответил, конечно, шефу:
— Где ж художника увидеть, как не в картинной галерее или хоть по пути в нее? Он туда в воскресенье днем шел, поговорили с ним, ну я торопился, он торопился. Сказал, что у него в галерее дела.
— В нашей галерее? — Василий Васильевич был очень удивлен. — Или туда за последнее время поступило что-то ценное?
— Да нет, Васенька, — друг детства мягко улыбнулся. — Художников из Баташова вышло немало, да все, понимаешь, живы. Вот в завещании-то наверняка родину вспомнят, тогда и обновимся. И выставок к нам давно не привозили.
— Ну, если Филипп был в галерее, там его запомнили. Даже если он не представлялся. Там каждый посетитель на счету. Кстати ж, она рядом.
С этой фразой Василий Васильевич повернул на перпендикулярную улицу, мы с другом детства — за ним. И сразу оказались почти под вывеской, гласившей: «Баташовская картинная галерея».
Подойти к вывеске поближе в данный момент было невозможно, поскольку перед входной дверью галереи стояла вдоль тротуара довольно основательная очередь.
— А ты говоришь, поступлений не было и выставок хороших нет, — нравоучительно сказал шеф другу детства. — С чего бы очередь тогда?
На друге детства лица не было. Похоже, зрелище очереди в галерею повергло его в шоковое состояние. Поэтому за него ответил ближайший к нам в очереди человек — наделенный мощными бицепсами парень лет двадцати пяти:
— У меня сеструха здесь вчера была, с экскурсией, конечно, в порядке комсомольского мероприятия. Прибежала домой сама не своя, заставила меня сегодня пойти к открытию — нам еще ждать минуты две, — а сама после занятий опять прийти хотела. Со всем своим классом.
— Да-да, — поддержала парня молодящаяся дама лет пятидесяти пяти, — я тоже здесь была вчера. Это та-ак прекрасно!
— Хотел бы я знать, имеет ли к этому чуду отношение наш общий друг… — шепотом сказал шеф.
Я оглянулся. Видимо, служба информации в городе была налажена хорошо. Позади нас успело пристроиться еще около десятка людей. А ведь был рабочий день…
Что же нас ждет внутри?
— А почему ваш знакомый зовет Прокофьева художником? — спросил я шепотом у шефа.
— Здесь его знали молодым, — коротко ответил тот.
* * *
Галерея была куценькая, десятка два картин местных художников, и то половина портреты, а другая половина пейзажи, поровну сельскохозяйственные и индустриальные. Впрочем, все это висело в одном из двух залов. На дверях другого вывеска оповещала посетителей, что именно данные двери ведут на выставку самодеятельных художников.
Сделав эти поверхностные наблюдения, я устремил взгляд на ближайшее полотно. И тут же почувствовал себя так, точно передо мной была картина из гоголевского «Портрета».
Чуть прищурив внимательные и бесконечно холодные глаза, на меня смотрел Ученый. Я был сейчас объектом его исследования, а не он моего, и чуть кривая усмешка узких, напряженных губ говорила о том, что объектом я ему кажусь интересным, но не чрезмерно важным. Усилием воли я заставил себя перевести глаза на табличку под портретом.
«Художник Севастьянов М. И. Портрет брата. Севастьянова Н. И., лаборанта научно-исследовательского института».
Следующий портрет. Какое прекрасное женское лицо! Я почувствовал, что, не существуй на свете Таня, сам бы немедленно кинулся разыскивать оригинал этого портрета. Мимоходом я вспомнил, поняв их впервые в жизни, бесшабашных парней, отправляющих влюбленные письма девушкам с обложек «Огонька».
Подписал портрет какой-то Лианозов.
Идти дальше мне не хотелось. Таких двух портретов человеку должно хватить на целый день. Если соседние картины не слабее, то идти немедленно вдоль их ряда просто разврат. Надо уметь быть верным.
Шеф, однако, держался другого мнения. Он стоял уже у пятой картины, а рядом, держась одной рукой за сердце, другой за плечо Василия Васильевича, тянулся вперед и вверх всем телом друг детства, видимо близорукий. Мимо таких работ идут с такой скоростью! Я услышал плач. Кинулся к старикам. Друг детства уткнулся лицом в широкую грудь шефа и лепетал сквозь всхлипы объяснения:
— Этот портрет сделал пять лет назад Ксенофонтов… ты помнишь? Это моя жена, Маша… Ты помнишь?
Я не стал глядеть на портрет. И не стал помогать шефу успокаивать старика. Я побежал по залу к маленькой боковой двери с вывеской «Администрация».
В крошечном кабинете сидели двое. Мне удалось закрыть за собой дверь, четвертый бы уже не смог этого сделать. На таком ничтожном пространстве не заметить меня было невозможно. Но двое в кабинете сумели и невозможное. Они были слишком заняты.
— Я вас спрашиваю, Прасковья Никитична, как вы допустили это безобразие? И другие в другом месте вас тоже спросят.
— Вы меня не пугайте, Михаил Иванович. Я очень вас прошу. Никакого безобразия я не допустила.
— Да я свои работы не узнаю, понимаете вы это?
— Что же они, хуже, что ли, стали, Михаил Иванович?
— Вы меня не оскорбляйте, Прасковья Никитична! Конечно, кто падок на сенсацию, тому лестно посмотреть на эту новую мазню поверх наших скромных работ. Но как я в глаза посмотрю своему брату Коле, когда он сюда приедет? Да разве это я, скажет мой брат Коля, а он, обратите внимание, ученый, а не кто-нибудь, и настоящий ученый, а не, прошу прощения, искусствовед.
