Преодолев все препятствия, мы смогли поднять парус. Ветер был благоприятный, и лодка быстро продвигалась вперед. Через десять минут, обогнув маленький мыс, закрывавший от нас залив, мы оказались в Зёйдер-Зе.
Через полчаса мы прошли между мысом Тидам и островом Маркен.
Олифус коснулся моей руки.
— Поглядите-ка на этот высокий тростник, — сказал он.
— У берега острова? — переспросил я.
— Да.
— Смотрю; что дальше?
— Там я ее и нашел.
— Кого?
— Тише!
В самом деле, Иоаким, заметивший его жест, повернулся в нашу сторону и, непочтительно пожав плечами, бросил на отца укоризненный взгляд.
— Ну, дети, в чем дело? — сказал тот. — Ничего не произошло.
Все молчали.
Через пять минут мы вошли в маленький залив и увидели слева деревню.
Молодые люди все время поглядывали в южную сторону с видом не то чтобы беспокойным, но озабоченным.
— Что с вашими детьми? — спросил я. — Они словно чего-то ждут.
— Да, они ждут чего-то, но предпочли бы этого не дождаться.
— А чего они ждут?
— Ветра…
— Ветра?
— Да, ветра, южного ветра. Скорее всего сегодня вечером им придется следить за плотиной. Но для нас это будет кстати…
— Почему?
— Нам никто не помешает, мы сможем поговорить.
— Значит, вам не будет неприятно говорить о…
— Напротив, мне это облегчает душу. Но они, похоже, все держат сторону этой потаскушки, Бюшольд. Ну вот, у меня вырвалось слово, и они его услышали. Посмотрите, какие взгляды кидают на меня Симон и Иуда. А ведь это младшие, им еще и двадцати нет. И что же! Они поступают как и их братья.
— Кто эта Бюшольд?
Парни, нахмурившись, обернулись к нам.
— Ну вот, вы еще и повторяете за мной! Посмотрите, как вас примут после этого!
В самом деле, настроение наших пятерых матросов, казалось, испортилось.
Я замолчал.
Мы приблизились к деревушке, которая словно вставала из воды нам навстречу.
— Не показывайте вида, — шепнул мне папаша Олифус, — но посмотрите налево.
Я увидел кладбище.
Он торжествующе подмигнул мне:
— Она там.
Я понял, и на этот раз вместо ответа только слегка кивнул головой.
Наш диалог, наполовину безмолвный, все же не ускользнул от внимания Фомы, который, не разделяя радости отца, вздохнул и перекрестился.
— Похоже, ваши дети католики? — поинтересовался я.
— Ох, Господи, да! И не говорите, они просто не знают, эти ребята, что бы еще такое выдумать, чтобы позлить меня. Собственно, я зря на них сержусь, это не их вина, а их матери.
— Так их мать была…
— В день, когда я ее нашел, она некоторое время провалялась без присмотра. За это время кюре быстренько окрестил ее.
— Отец! — Филипп, стоявший ближе всех, повернулся к нам.
— Ну что? Мы говорили о святом Иоанне, который крестил Господа нашего в реке Иордан, больше ни о чем.
Говоря это, он вскочил и в знак приветствия помахал своим колпаком.
— Эй, Маргарита!.. Эй!.. — окликнул он красивую девушку лет девятнадцати или двадцати, стоявшую на пороге дома. — Готовь лучшую комнату и подавай ужин повкуснее: я привез тебе постояльцев. — А затем, обратившись ко мне, сказал: — Идите вперед и подождите меня в вашей комнате. Пока они будут на плотине, я поднимусь к вам; мы выкурим по трубочке, выпьем по стаканчику тафии, и я все вам расскажу.
Я утвердительно кивнул, он в ответ лукаво подмигнул мне; сойдя на берег с помощью Симона и Иуды, мы направились к гостинице «Морской царь», на пороге которой, улыбаясь, ждала нас прекрасная трактирщица.
V
ПЕРВАЯ ЖЕНИТЬБА ПАПАШИ ОЛИФУСА
Мадемуазель Маргарита Олифус приняла нас как нельзя лучше.
Проводив нас в комнату с двумя постелями, она спросила, будем мы ужинать в общем зале или хотим, чтобы ужин подали в комнату.
Мы надеялись услышать рассказ о приключениях папаши Олифуса и попросили подать ужин в комнату.
Выбор блюд мы предоставили целиком на усмотрение хозяйки.
Весь этот разговор, разумеется, велся с помощью знаков; но, если такой способ неудобен в общении между торопящимися мужчинами, он становится приятным в разговоре с хорошенькой улыбающейся женщиной.
За десять минут мы обо всем договорились, хотя и не произнесли ни единого слова.
Папаша Олифус не ошибся: ветер продолжал дуть и даже усилился. Опасаться было нечего, но все же приходилось из осторожности наблюдать за плотиной.
Из своего окна мы видели, как трое сыновей папаши Олифуса направились к берегу; двое других, Симон и Иуда, вошли в какой-то дом; позже мы узнали, что они ухаживали за двумя живущими там сестрами.
Пока мы сквозь сгущающиеся сумерки следили за уличной и портовой жизнью, на столе появилось сначала блюдо жареной лососины, за ним — дымящиеся крутые яйца (размером с голубиные, зеленые в рыжую крапинку; они оказались яйцами чибиса; их собирают в мае; на вкус они гораздо нежнее куриных).
Среди блюд национальной кухни возвышалась, как тонкая, качающаяся от малейшего толчка колокольня, бутылка бордо.
От морского воздуха аппетит у нас разыгрался, и мы набросились на еду, оказавшуюся удивительно вкусной, как и вино.
Впрочем, ужин не был для нас главным: с гораздо бо́льшим нетерпением мы ожидали появления папаши Олифуса.
Во время десерта мы услышали, что кто-то тяжело, но вместе с тем крадучись поднимается по лестнице. Дверь открылась, и показался папаша Олифус с бутылками в руках, трубкой в зубах, с безмолвной ухмылкой на лице.
— Тсс! — сказал он. — Ну вот и я.
— И, похоже, в хорошей компании.
— Да. Я сказал себе: здесь два француза, надо идти вчетвером, чтобы сила была на нашей стороне. Я взял с собой бутылку тафии, бутылку рома и бутылку арака, и вот я здесь.
— Честно говоря, папаша Олифус, — сказал я ему, — чем больше я вас слушаю, тем больше удивляюсь: вы говорите по-французски не как матрос флота его величества Вильгельма Третьего, но как мореплаватель, что служит его величеству Людовику Четырнадцатому.
— Это потому, что на самом деле я француз, — подмигнув, ответил папаша Олифус.
— Как это на самом деле?
— Да, мой отец — француз, мать — датчанка; мой дед был француз, а бабка родом из Гамбурга. Что касается моих детей, могу похвастаться, что они французы по отцу, а по матери… Не берусь решить, кем она была, только они настоящие голландцы. Этого не случилось бы, если бы я занимался их воспитанием, но я был в Индии.
— Ну, время от времени вы возвращались! — смеясь, заметил я.
— В этом вы ошибаетесь, я сюда не приезжал.
— Значит, ваша жена приезжала к вам?
