всем своего новоиспеченного супруга. Только не сейчас, когда идет война.
Канте знал, что таков и был первоначальный план: использовать эту королевскую процессию, чтобы добраться до места, обозначенного синим огоньком. Оно находилось на окраине города Казен – в удачном месте, поскольку по давней традиции у клашанских молодоженов, особенно из имри, было принято обращаться к Ораклу из Казена, чтобы тот предсказал будущее их союза. Впрочем, далеко не все были довольны услышанными от него предсказаниями. Поговаривали, что многие браки там же и заканчивались, едва успев начаться, а бесчисленные тела хоронили в соседних солончаках.
«Может, в итоге я тоже окажусь там».
– Если мы попадем в самую гущу войны, – продолжал Пратик, – нам может понадобиться какой-то другой предлог, чтобы добраться до этих земель.
Канте оглянулся, заметив, что Брийя подалась в их сторону. Старая чааенка явно пыталась подслушать их разговор, но, судя по всему, из-за оглушительного грохота колес и стука копыт ее усилия не увенчались успехом.
Канте склонился ближе к Пратику, слегка мотнув головой на их любопытную соседку:
– Лучше обсудить все это как-нибудь в другой раз… Если нам повезет, мой отец не станет пытаться помешать моему бракосочетанию каким-то еще более решительным образом. Времени остается все меньше. Зимнее солнцестояние почти наступило.
– До него еще полный оборот луны, – напомнил ему Пратик. – Но ты прав. Если мы сумеем упредить планы твоего отца до того, как война разразится в полной мере, тогда наша первоначальная стратегия по-прежнему может быть в силе. И с этой целью мы должны умолить императора перенести дату твоей свадьбы.
Канте натужно сглотнул, бросив взгляд на карету впереди.
– Вообще-то я хотел сказать, что…
Пратик перебил его, выпрямившись на сиденье:
– Может, даже уже на эту неделю.
Канте бессильно обмяк, откинувшись на спинку.
«Что же я наделал?»
Погруженный в эти горестные размышления, Канте вздрогнул от неожиданности, когда по всему городу разнесся звон полуденного колокола. От непрекращающегося лязга ломило кости черепа. Он тяжело застонал. Канте уже отбил себе всю задницу и обгорел на солнце, но их карета наконец достигла голубых просторов Греш-Ме, центрального пресноводного озера города. В переводе с клашанского это название примерно означало «Молчаливый рот» или «Голодный рот» – в зависимости от того, перекатывал ли говорящий это «р» на языке или нет, – хотя Канте по-прежнему так и не знал, как оно правильно произносится.
«Мне и вправду следует прилежней учиться».
Процессия из экипажей поднималась по прибрежной дороге, огибающей озеро. Императорский дворец располагался на дальней его стороне, на вершине холма. Обнесенные стеной земли занимали территорию, на которой запросто уместился бы немалых размеров город. В центре ее возвышалась цитадель с сотней воздетых в небо шпилей. Крепость была настолько велика, что потребовалась серия многотомных атласов, чтобы отобразить ее бесчисленные комнаты и переходы. Многие представители низших каст прожили там всю свою жизнь – родились в ее стенах и в конце концов были сожжены в склепах под ней.
Содрогнувшись от этой мысли, Канте отвернулся от озера, глазея на проплывающий мимо Кисалимри. Вечный город Южного Клаша мог быть отдельной страной и сам по себе. Он простирался от самого залива Благословенных, окруженный концентрическими рядами стен, каждая из которых отмечала прохождение столетий по мере роста города. К небу вздымались тысячи и тысячи белых башен – все из одного и того же белого мрамора, все ярко освещенные солнцем. Камень для них был добыт в соседних горах Гиргского Уступа на востоке. Поговаривали, что при строительстве Вечного города были срыты до основания десятки вершин этой горной гряды.
Канте ничуть в этом не сомневался. За все семнадцать лет жизни нога его ни разу не ступала в Кисалимри. До него, конечно, доходили слухи, ему показывали карты. И все же ничто не подготовило его к тому, что он увидел воочию. Принц считал огромной и родную Азантийю, королевский оплот Халендии, но в этих стенах могла поместиться сотня Азантий.
Венценосный кортеж замедлил бег и вновь отвернул от озера, когда они добрались до оживленных гаваней, преградивших им путь. У причалов грудились рыбацкие лодки и большие баржи, над которыми звучал неумолкаемый хор чаек и ворон. Ветер разносил вонь разбросанных повсюду рыбьих потрохов, пузырящихся на жаре.
Канте облегченно выдохнул, когда их экипажи отвернули от береговой линии и вернулись на тенистую окраину города. Стало попрохладней, и воздух быстро очистился от зловония. По обе стороны дороги выстроились разнообразные лавки. Воздух в пекарнях был пропитан ароматом дрожжей и корицы. На открытых жаровнях жарилась рыба, исходя шипящим жиром и соком.
В животе у Канте заурчало, напомнив ему, что этим утром он едва притронулся к обильному угощению, предложенному ему на борту прогулочной баржи, – слишком смущенный присутствием своей невесты. Увы, но ни у одной из харчевен процессия не остановилась. Им еще предстояло преодолеть порядочное расстояние, чтобы добраться до дворца Имри-Ка.
Вереница экипажей продолжала двигаться вперед, не сбавляя скорости, пока путь впереди не преградила опрокинувшаяся повозка с сеном. Улица была усеяна тюками. Уже выпряженный буйвол с обрезанными рогами мотал головой, словно отрицая, что авария произошла по его вине. Фигуры в одеяниях биор-га пытались поставить повозку обратно на колеса, орудуя длинным шестом.
Когда экипажи приблизились, несколько человек замахали руками, отчаянно взывая о помощи.
Их мольбы были проигнорированы.
Впрочем, едва завидев золотой блеск карет, мужчины на улице упали на колени и поднесли тыльные стороны ладоней ко лбу в знак явного почтения. Некоторые пели дифирамбы, когда они проезжали мимо. Или, может быть, то были молитвы. Здесь, в Кисалимри, грань между царственным и божественным была полностью размыта.
Аалийя совершенно не обратила внимания на эти раболепные знаки, явно глухая к бесконечным восхвалениям или же настолько привыкшая к почитанию, что они значили для нее не больше, чем крики чаек у причалов. Канте нахмурился. «Похоже, я здесь не единственный, кто недостоин ее внимания…»
Процессия протиснулась мимо, свернув на боковую улицу, чтобы обойти препятствие. Вскоре покачивание кареты вновь убаюкало Канте. Он откинулся на спинку сиденья. Веки у него отяжелели, подбородок опустился на грудь. И тут карету резко тряхнуло на ухабе, отчего Канте целиком подлетел в воздух и тяжело шлепнулся обратно, клацнув зубами.
– Держись покрепче, – предупредил его Пратик. – Дорога тут не из лучших.
В результате объезда они оказались в городском районе, выглядевшем совершенно неухоженным. На мостовых не хватало множества булыжников, отчего улица больше напоминала разбитую сельскую колею. Дома по обе стороны ее выглядели давно заброшенными. Окна были заколочены досками или просто выбиты начисто. Костлявые шавки шарахались с их пути, исчезая в переулках и тявкая им вслед.
Карета прогрохотала мимо молитвенного дома. Шпиль его давным-давно обрушился, раздавив часовню под ним. Канте уставился на руины. Казалось, он был единственным, кто все это замечал. Солдаты не отрывали глаз от дороги. Экипажи прибавили ходу.
Канте бросил на Пратика вопросительный взгляд.
– Может, Кисалимри и Вечный город, – объяснил тот, – но вот про его население такого не скажешь. За последние два столетия уровень рождаемости существенно снизился. Весь этот белый мрамор может великолепно отражать солнце, но его блеск лишь скрывает медленное гниение под ним. Обширные территории давно превратились в руины. Прошло уже четыре столетия с тех пор, как городу в последний раз пришлось расширять свои внешние стены, чтобы приспособиться к росту.
– Я не слышал ни слова про такой упадок, – потрясенно отозвался Канте. – Даже от моих учителей в Тайнохолме.
– Здесь никто об этом не говорит. И уж тем более за границей. – Пратик указал подбородком на солдат, которые все уставились вперед, словно отказываясь видеть то, что лежит по бокам.
Из-за плеча Пратика на них неотрывно смотрела Брийя. Глаза ее холодно поблескивали сквозь прорезь вуали. Ей явно пришлось не по вкусу, что Пратик делится с гостем империи подобными соображениями.
Старуха была не единственной, кто слышал их разговор. Рами тоже подался вперед. Шестеро его чааенов, рассевшихся на двух скамейках, демонстративно смотрели куда-то в сторону.
