мог определить, толстая она или худая. Кожа у Лили была белая и словно восковая, а выражение лица непроницаемое.
Обстановка в доме была подстать ее сыновьям. Около гигантского камина стояли солидные стулья из грубо отесанных бревен и стол, почти такой же огромный, как у лорда Темсланда. С потолка свисали горшки размером с целые котлы, связки кореньев и пучки сухих трав. У стены напротив камина стоял обширный шкаф, его резные двери были предусмотрительно закрыты. Кругом царили чистота и порядок. Ничто не свидетельствовало о том, что Сестрица Лили — колдунья.
А она была-таки колдуньей.
Хозяйка усадила меня на один из стульев. Мои ноги при этом едва доставали до пола, хотя я обычного роста, как все, не коротышка какая-нибудь. Я прислушивалась, не идет ли кто-то из ее громадин-сыновей, но все было тихо.
Лили сделала легкий книксен и поставила на стол две чашки. Волосы она носила свободно распущенными.
— Выпей-ка чаю. Ты ведь наверняка устала после такой долгой прогулки. Сильно устала. Вот чай. Вот так, вот так, моя красавица… Как приятно знать, что кто-то в этом приходе ославлен еще сильнее меня!
Она говорила, словно заговаривала — тихим, убаюкивающим, гортанным голосом.
— Я не верю в любовные привороты, — твердо заявила я, отказываясь прикоснуться к чаю.
— Нет, нет, конечно нет, — сказала Лили тихо, успокаивающе. Положила передо мной теплые сконы, каждый размером с добрый пирог. Враз потерявшая уверенность и предупредительная, она кружила вокруг меня, словно птица над птенцом, легонько касаясь то моего плеча, то спины, то руки. Наконец уселась за стол и уставилась на меня так, будто была голодна, а я — самое лакомое блюдо.
— Я не верю в колдовство, а больше всего — в любовное колдовство, — проговорила я уже не таким вызывающим тоном.
— Нет, нет, конечно же нет! — повторила она, взмахивая рукой, словно отбрасывала слова прочь движением своих длинных, похожих на паучьи лапки, пальцев. — Конечно же нет, моя дорогая, душа моя! — Ее слова растворялись в невесомом небытии, как будто она каждую секунду забывала только что сказанное.
Вот сейчас я встану и уйду, вот прямо сейчас, сейчас… но я продолжала сидеть, потому что слышала шум ветра в окружающем меня лесу.
— Это правда? — прошептала я наконец. — Правда, что вы можете сделать амулет, который укажет, кто моя истинная любовь?
— О да, правда, — ответила она с печалью. — Истинная любовь… м-м-м… это высшая магия.
— Мне нужен такой амулет, — сказала я, и в моем голосе прозвучала смелость, которой я вовсе не ощущала.
— Ты его получишь, — ответила она, кивая самой себе.
Некоторое время я выжидательно смотрела на нее, но она не смотрела на меня. Она уставилась на огонь, словно ждала, что из пламени вылетит феникс.
— Ну, так что? — наконец спросила я.
Она скосила на меня глаза, прокашлялась и вернулась к созерцанию огня.
— Сестрица Лили, я сказала, мне нужен амулет.
Она обратила ко мне блестящие глаза, и я могла бы поклясться, что они стали твердыми, как янтарь.
— Да. Да, ты его получишь, — полушепотом сказала она. — Но сначала нам надо обсудить один маленький вопрос. Цену.
Ах да, цена. Цена — вот почему люди боялись Сестрицы Лили, потому что она не всегда брала плату деньгами.
— Я бедна, — сказала я. — Вы же знаете, что у меня ни гроша за душой.
— Бедна, бедна, — сочувственно произнесла Сестрица Лили, хотя в ее лице не было ни намека на сочувствие. Она снова принялась изучать огонь. И наконец проговорила голосом, гипнотическим с своей тихой силе: — Но я назначу цену, которую ты сможешь заплатить.
По всему моему телу с головы до пят побежали мурашки.
— Тогда назовите ее.
Она медленно потянулась через стол и схватила мою ладонь. Ее рука была по-мужски сильной.
— Ах, о скольких вещах я могла бы тебя попросить, Кетура… Может быть, попросить вечную жизнь? М-м-м… Может быть, попросить увидеться с моей покойной матерью? О, какие бы вопросы я бы ей задала! Как там был тот рецепт от зубной боли?.. Она говорила мне, конечно, говорила, да я запамятовала. Нет, Кетура, моя красавица, ничего этого мне не нужно. Пойдем-ка.
Она поманила меня за собой, и я пошла на деревянных ногах к двери в другую комнату. Там на массивной кровати лежал один из ее сыновей, настоящая человеческая глыба. Он метался в жару и бреду, не осознавая нашего присутствия.
— Он болен, — сказала я.
— Какое меткое замечание, — пропела Сестрица Лили с приторной сладостью. — Да, он очень болен.
— Почему вы не вылечите его?
— В самую точку, — ответила она. — Прямо в яблочко. Почему не вылечу? Разве не то же самое спросил бы всякий из тех, кто пришел бы ко мне за снадобьями и увидел, что я не могу вылечить собственного сына? Но мое искусство, в отличие от твоего, невластно над смертью. — Тут она наклонилась низко-низко и вперила взгляд мне в лицо.
Я отстранилась.
— Как… откуда вы узнали…
— Мне известно всё, что происходит в лесу, — прошептала она.
— Тогда вы должны знать, что у меня нет никакой власти, я лишь заключила договор.
Лили медленно пожала плечами, но я поняла, что она мне не верит.
Она закрыла дверь, и мы молча проследовали к столу около камина. Я была так разозлена и испугана, что не могла говорить. Надо бы встать и уйти, но не уходить же с пустыми руками. Я смотрела на огонь, Сестрица Лили смотрела на меня.
Наконец она промолвила:
— Ты заставила меня задуматься, о да, задуматься о девочке, о моей собственной дочке. Мальчишкам не интересна женская мудрость. Кто станет учиться моим премудростям, как я училась у своей матери?
Я обводила взглядом связки кореньев и прочие вещи, свисающие с потолка. И не находила ответа. Кто отважится приходить сюда, под глубокую зеленую сень леса, день за днем, чтобы изучать ее темное искусство?
Наконец я тихо проговорила:
— Вы тоже знакомы с ним?
Она кивнула.
— Мы все знакомы с лордом Смертью. Вижу ли я его, как ты? Нет. Но это его близость придает силу моим снадобьям. Ну какой любовный напиток без его дыхания? И как бы я смогла сделать целительный настой, если бы не ощущала, с какой стороны приближается Смерть? Придет день, и ты поймешь, Кетура, что он наполняет магией самый воздух, которым мы дышим.
Пока она говорила, я смотрела на огонь и в нем мне чудилось лицо лорда Смерти. Я живо представила, как из его глаз уйдет терпеливое выражение и они запылают, будто угли, стоит
