Михайлов подлетает:
— Так сказать, знаменитейший изумруд екатерининского вельможи Потемкина.
Полковник Уорд также заинтересовался камнем. На минуту его даже покидает важность. Жанен с пафосом:
— Адмирал, такой камень может быть лишь талисманом вашей славы. Я глубоко верю — России вернется ее величие... И вернете его вы.
Колчак благодарит наклоном головы. К верховному правителю осторожно приближается маленький человек с большой головой, шафранно-желтым лицом и длинными, веером, зубами — директор японского осведомительного агентства Зумотто. Чем шире он улыбается, кланяясь и будто подкрадываясь, тем суровее адмирал надвигает брови. Не подавая ему руки, говорит громко:
— Господин Зумотто, мне стало известно, что амуниция, доставленная японским командованием атаману Семенову, продана им большевикам.
Японец, приседая задом:
— Амирара, японский команда нисего неизвецна...
— Я имею точные сведения... Я должен наконец решительно прекратить анархические выступления атамана Семенова.
Он говорит о добрососедских отношениях, об открытой политике взаимного благородства, о высших принципах...
— Господин Зумотто, я не хочу допустить мысли, чтобы император Японии мог пользоваться для своих целей шайками разбойников.
Жанен и Уорд внимательно слушают, маленький японец стоит перед этой группой, глядя снизу вверх на высоких людей, и улыбается. Он явно посрамлен. Адмирал резким кивком оканчивает исторический разговор, отходит к витринам.
Затем случилось то, в чем я до сих пор еще не совсем разобрался. Произошло это непредвиденно и неожиданно... (С самой ночи колчаковского переворота я не виделся с Лутошиным и, не получая от него ни вестей, ни записочек, думал, что комитетчики пережидают события. На самом деле мне продолжали не доверять...) В дверях появился полковник Волков, в коротком полушубке и снаряжении, и мне:
— Верховного правителя экстренно к телефону.
Я подошел к адмиралу и доложил. Он резко:
— Я занят! (Но видимо, что-то встревожило его, обернулся к Волкову.) Кто?
— Атаман Красильников, ваше высокопревосходительство.
— Что? — переспросил он надменно.
— Совершенно секретно, ваше высокопревосходительство.
Адмирал нахмурился, чуть-чуть дернул плечом и через всю залу под взглядами по-актерски хорошо пошел к телефону. Сразу заговорили, что, наверное, неприятности на фронте. Полетело словечко «прорыв». Дошло до уха Уорда. Глядя на Жанена, он сказал:
— Прорыв на фронте меня бы не удивил.
Жанен уязвленно:
— Почему бы это вас не удивило, полковник?
— Чем глубже русские войска станут заходить на юг, тем сильнее они будут подвергаться опасности прорыва. Соединение с Деникиным — это план безумия.
Жанен пожал плечами. Разумеется, не здесь же было спорить о французской и британской точках зрения, — о преимуществах наступления через Донбасс и Украину, как настаивает Жанен, или через Север, как хочет Уорд. Пожав плечами, Жанен сказал какую-то изящную колкость. Он сильно раздражен за последнее время. Уорд собрался ему ответить. В это время к ним подошел Савватий Миронович Холодных, — мохнатая визитка, какие-то фантастические клетчатые брюки, борода расчесана, волосы на пробор, сапоги со скрипом. Положив руку на сердце, с достоинством поклонился и произнес одну из своих замечательных речей:
— Дозвольте мне, господа союзники, представителю омского купечества... (Согнул руку коромыслом — большой палец торчком, мизинец вниз и так пригвоздил.)... мысль и факт... Ваши знаменитые купцы и промышленники конкурируют друг с дружкой... Неправильно... (И опять пригвоздил пальцем.) За всем тем мы для вас вроде как дикие, как есть азиаты. А между прочим, не лаптем щи хлебаем... Между купечеством вообще все врозь, а по божьему промыслу мы как братья родные... Это мысль и факт... (И опять пригвоздил.) За всем тем предлагаю объявить общую в Европе, в Сибири партию серьезного купечества... Само собой, банк... Всех задушим, братцы... Где какой народишко забаловался, то есть большевизм, — глуши его совместно... Один антирес и, значит, торгуй и улыбайся.
Сказал, — руку к сердцу, и два шага назад.
Жанен ответил с улыбкой:
— Мосье Холодных, это большая идея.
— Мерси-с. Уорд:
— Да, это неглупо, но это чисто континентальная идея.
— Зенькью. И будет к вам, господа союзники, от нас прошеньице. В субботу на этой неделе у нас именины. Милости прошу откушать сибирских пельменей. Опосля на тройках за Иртыш на всю ночь.
Поклоны. Тут же он приглашает Магдалину, Имен, Бенгальского, меня. Неприятное впечатление от вызова к телефону верховного правителя забыто. На счастливо возбужденном лице министра финансов отражены все удовольствия предстоящего завтрака. Но вдруг все пошло к черту. В дверь ворвались чехословаки, брякнули прикладами, и офицер Шопек крикнул довольно сурово:
— Господа, в городе Омске восстание черни... Через пять минут помещение должно быть очищено от публики и опечатано.
Для меня не было сомнения: случилось очередное очищение омской тюрьмы. Еще при директории в октябре Красильникову и Волкову дано было задание ликвидировать излишки политических заключенных. В омскую тюрьму и, по тому же плану, в тобольскую, екатеринбургскую, челябинскую, семипалатинскую, новониколаевскую, томскую, мариинскую, красноярскую и иркутскую тюрьмы подсаживались провокаторы и поднимали бунт. Энергией местных начальников быстро ликвидировали бунты и участников. Очищался воздух от красной заразы и освобождались места в тюрьмах.
Но на этот раз инициатива, кажется, принадлежала не атаману. Восстали три роты омского гарнизона, разобрали оружие, кинулись к тюрьме, разбили ворота, обезоружили караул в тридцать пять человек, связали офицера и раскрыли камеры, где сидели комиссар Михельсон, несколько десятков большевиков и сотни две красногвардейцев. Но дальше, по-видимому, уже начинается провокация. Во всяком случае, не было ни дальнейшего плана восстания, ни дисциплины, ни порядка. Солдаты вместе с заключенными двинулись в направлений за Иртыш, на Куломзино. По дороге часть заключенных разбежалась по городу, но группа большевиков перешла Иртыш и соединилась с местным рабочим населением. Не было ни оружия, ни командования. Сотни Красильникова рванулись за реку, и началась расправа.
Ночь. Из-за Иртыша залпы и торопливые стуки пулемета. Изредка бухают пушки — это полковник Уорд защищает от рабочих железнодорожный мост через Иртыш.
Адмирал не отпускает меня ни на минуту... Анархическое желание вогнать ему всю обойму в голову... Слишком много чести, — жалкий, маленький человек и лгун — актер... Он не спит вторую ночь и, уже не стесняясь меня, — только отходит за раскрытую дворцу книжного шкапа, — всаживает себе в ляжку шприц с морфием...
