Лишь об одном ни слова не сообщал юный радист: о том, что у разведчиков и сухари уже кончаются.
Однажды они разделили на четыре равные доли последний черный сухарь. Начался голод. Что было делать дальше? Пробираться к своим? Без приказа нельзя. И пришлось, несмотря на строжайший запрет, искать помощи у населения ближайших деревень.
В один из таких, уже не первых к тому времени, походов отправились в деревню Ляпушев и Петрова. Шли к людям, с которыми не раз встречались за последние полтора месяца, благодаря чьей помощи только и могли держаться в своем лесном тайнике. Шли спокойно, уверенно: ведь в маленькой этой деревне не было ни одного фашиста, ни одного полицая!
…Буданов в сердцах стукнул кулаком по столу: какая беспечность, какое чудовищное мальчишество! Кто-кто, а командир группы обязан был знать, что если сегодня в деревне врагов нет, так завтра они могут появиться! Да, Ляпушев должен был проявить осторожность, обязан был принять максимальные меры предосторожности. А вместо этого…
Они нарвались на фашистскую засаду. Петрова упала, скошенная первой же автоматной очередью, а Ляпушев, петляя из стороны в сторону, помчался назад к лесу. Он ушел от погони. Ни одна пуля не задела его. А в группе разведчиков остались всего лишь три человека. Остались и продолжали корректировать по радио прицельное бомбометание и штурмовку нашими самолетами гитлеровских объектов; остались и по-прежнему сообщали командованию фронта ценнейшие разведывательные данные о ближних тылах ненавистного врага.
Так прошло лето и наступила осень, когда энергия в единственной батарее рации уже едва-едва теплилась. В один из тусклых сентябрьских дней Рощин-Мальцев услышал в наушниках приказ: “Заканчивайте работу и возвращайтесь домой”. Такие же приказы получили и несколько других разведывательно-диверсионных групп, которые, как оказалось, тоже действовали в этом районе. С одной из них, с четверкой молодых разведчиков, ляпушевцы встретились вскоре на обратном пути. К линии фронта семеро решили пробираться вместе, тем более, что один из новых товарищей, командир группы, был тяжело болен и его пришлось нести на руках. Попарно, сменяя друг друга у самодельных носилок, без малого двое суток двигались по бездорожью, по болотам и чащобам, стороной обходя населенные пункты. Шли до тех пор, пока от тяжести носилок все окончательно не выбились из сил.
И тут кто-то предложил: не попытаться ли раздобыть если не медикаменты, так хотя бы меда и молока? Переждем день—другой, больной окрепнет, встанет, и тогда дальше… Ведь до Большой земли, до своих, остался всего лишь суточный переход!
Горячий, нетерпеливый Рощин-Мальцев первый подхватил эту мысль: “Правильно, пошли в деревню!” Но Ляпушев не решился отпустить его одного: как бы не повторилось то, что произошло с Петровой. Отправились втроем: сам Ляпушев, Мальцев и Васильев. Трое же остальных с больным товарищем на носилках затаились до их возвращения в ближайшем лесу.
Вернулись двое: Валентин Мальцев погиб, прикрывая их отход. А пятеро уцелевших, подхватив носилки с больным, скрылись в предутреннем осеннем тумане.
…Подполковник вздрогнул от внезапной заливистой трели телефона на столе и, сняв трубку, услышал голос жены:
— Ты еще долго? Второй час…
Так она звонит иногда. Очень редко. В минуты, когда каким-то особым чутьем ощущает такую вот смутную, не до конца осознанную им самим горечь на душе. И от немногих слов, от заботливого голоса ему становится чуть-чуть спокойнее, легче.
— Через десять минут выхожу, — сказал Зосима Петрович. — Скоро буду. — И добавил с невольной, не очень свойственной ему мягкостью: — Не волнуйся, спи. У меня все хорошо.
Протоколы допроса последних двух свидетелей-ленинградцев тоже подшиты к делу. На сегодня — все: можно выключить свет в кабинете, и домой.
Так закончилось и это дело, которое вел и довел до конца подполковник-чекист Зосима Петрович Буданов.
Впереди, он знал, еще будет немало других дел.
Они будут до тех пор, пока мы не очистим всю нашу землю от подонков, от человеческого отребья, мешающего нам работать, жить и дышать.
Калининград—Минск
1962–1963 гг.
Павел Кравченко
ВТОРАЯ ПРОФЕССИЯ
— Ну, что, зоотехник? Когда летели на самолете, думали, небось, покорять ледяное безмолвие?.. Видите? Чем не ваши Мытищи? Светло, и никаких ар-рктических ураганов. Зимний курорт, а не Чукотка. А?
Борис крикнул на собак и повернул загорелое лицо к спутнику. Тот возился на нарте, стараясь поджать под себя ноги в меховых сапогах.
— Вы бы, синьор, легли, будет удобнее, — посоветовал Борис.
— Спасибо, молодой человек. Не хочу, — хмуро ответил спутник. — Кроме того, я не синьор. У меня есть имя. Я Петр Петрович Столяров.
— Вот я и в молодые люди попал, — обрадовался Борис. — Вы-то намного старше?
— Лет на десять, если не с гаком… А на Мытищи не похоже: в Мытищах сосны, а здесь ни куста. Там автомашины или в крайнем случае лошади…
— А здесь собаки, — подхватил Борис. — Там в санях есть куда ноги положить, а на нарте никак не найдешь им места. Да?.. Ладно, ладно, зоотехник, не сердитесь. Привыкнете. Вам Чукотка начнет нравиться, даже если погода будет похуже, чем нынче. Бывает много хуже.
Борису с его характером удержаться от болтовни было трудно. Но начался подъем. Гикнув на собак, Борис соскочил с нарты и побежал рядом. Через полчаса, когда собаки поднялись на гору, он снова сел на нарту и показал палкой вперед.
— Видите домики? Рэтэн — охотничье селение. В своем карманном календаре обведите сегодняшнее число красным карандашом.
— Зачем я буду его обводить?
— По двум причинам. Вы сегодня впервые полакомитесь изысканным чукотским блюдом — вареным нерпичьим мясом, это раз. Во-вторых, будете ночевать у гостеприимного мистера Томба. Вам просто везет, Петр Петрович!
— Товарищ Колосов, а что это вы всех зовете синьорами да мистерами? Можно бы людей и по-человечески называть.
— Ну, не ворчите, не ворчите, Столяров. Нельзя у нас в дороге ворчать: пурга задует. А насчет мистера, так Томб, видите ли, и в самом деле — мистер.
— Как это?
— Ага, вопросы задавать начали? Значит, пурги не будет. А история эта длинная. В свое время, когда вашего покорного слуги еще на свете не было, а вы едва начали передвигаться самостоятельно, — в ту пору дверь на Чукотку, как говорится, была открыта для званых и незваных, особенно из иностранных… Ну и наезжали сюда из-за Берингова пролива всякие: и коммерсанты-самоучки, и китоловы, и бандиты, и безработные “морские волки”, и золотоискатели, и просто бездомные бродяги. Такой, знаете ли, джеклондоновский ассортимент. Ковырялись в недрах, постреливали из кольтов и смит-вессонов, обдирали туземцев, как липку; самые ловкие сколачивали на этом состояние, другие становились их подручными, — словом, мир частной инициативы. А одним из самых незадачливых действующих лиц этой пьесы был мистер Томб.
