Он вдруг осекся и смущенно улыбнулся.
– Я дышать на него боюсь, – продолжал Степан, выждав паузу. – Пускай пишет, только чтобы обострений не было… Кстати, Михаил Михайлович, вы знаете что-нибудь о рукописи старца Дивея?.. Ну, будто написана она еще до крещения Руси каким-то неведомым письмом? Или это тоже… вымысел отца?
Аронов грустно усмехнулся, посерьезнел.
– Не знаю… Никита Евсеич что-то такое мне рассказывал… Как в гражданскую войну искать ее ездил… Да и будто находил ее, но то ли потерял, то ли украли… Он все хотел доказать, что письменность на Руси возникла на несколько веков раньше прихода Кирилла и Мефодия. А это недоказуемо!
– Отец всегда с таким жаром мне рассказывал об этой рукописи, – проговорил Гудошников-младший, – с детства помню…
– Нет-нет, Степан Никитич, это недоказуемо, – встряхнулся Аронов. – Не знаю, чья это выдумка, но о такой рукописи в источниках упоминания нет. И о старце таком не упоминается… Он всегда был чудаковатый – Никита Евсеич.
– Значит, и это бред, – вздохнул Степан. – А я все-таки надеялся… Спросить не у кого было, чтобы проверить…
– Да, скорее всего, больное воображение, – подытожил хранитель. – Собиратели, они все чудаки. Я с ними, слава Богу, встречался.
– Все равно, пускай пишет, – задумчиво произнес Гудошников-младший. – Ему сейчас не надо мешать.
– Он где-нибудь состоит на учете? – осторожно спросил директор музея. – Ну, как этот… как душевнобольной?
– Нет, зачем же, – возмутился Гудошников-младший. – Отец под моим наблюдением, этого достаточно. Отца знает слишком много людей… – он замялся. – Не хотелось бы, чтобы о нем помнили, как… Это наша семейная тайна, если хотите. А вам я рассказываю только для того, чтобы вы знали правду и оставили отца в покое. Я чувствую, вы от него не отстанете с этими материалами. Так что я вас предупреждаю. Вы поймите, я вынужден! Мой отец – герой гражданской войны, известный археограф, в конце концов, инвалид… Имеет право он хоть сейчас пожить спокойно?
Аронов вдруг стал задыхаться, боль сдавила грудь, стиснула сердце. Он машинально опустил руку в карман, где всегда лежал ингалятор, но тут же вспомнил, что с утра надел другой пиджак. Хранитель постарался расслабиться, сделав губы трубочкой, потянул воздух.
– А у вас одышка? Астма? – насторожился Гудошников-младший.
Аронов покивал, багровея и прикрывая выходящие из орбит глаза.
– Старайтесь дышать носом, – посоветовал Степан и, ловко расстегнув рубашку на его груди, начал массировать кожу возле ключиц. – Вдох – медленный выдох… Ну, ну давайте!
Аронов дышал с хрипом, руки тряслись, немели губы. Через минуту приступ кончился, и сразу навалилась слабость, усталость. Перепугавшийся Оловянишников брякал графином, наливая воду в стакан. Аронов утер платком лоб, лицо, откинулся в кресле.
– Воды не нужно, – сказал Степан, и Оловянишников торопливо убрал графин. – Вода может вызвать новый приступ… Где вылечитесь, Михаил Михайлович?
– В своей… поликлинике, – выдохнул Аронов. – Говорят, бесполезно… консультировался… На нервной почве астма, говорят…
– Вы придите ко мне, – Гудошников-младший поискал глазами умывальник, – привычка врачей, – но, не найдя/встряхнул руки и сел на место. – Только не домой, а в больницу. Я вам подберу травы.
– Спасибо, – бросил хранитель, приходя в себя. – Последнее время что-то особенно часто… Эх, раньше, бывало, я с вашим отцом в день по сорок километров ходил, и ничего… Да, постранствовали мы с Никитой Евсеичем… Он на березовой ноге, а угнаться за ним – ого! Кто бы мог подумать, что такими вот станем? А травы? Что травы! Давали мне, пил…
– Я вам особенной травы дам, по старому рецепту, – заверил Степан. – И не пить, а ингаляцию делать. Я у отца в библиотеке нашел уникальную вещь – травник. Отец говорит, шестнадцатого века… Я начал заниматься народной медициной, и результаты уже есть. А в этом травнике – рецепты от всех болезней, наивные, безусловно, – он улыбнулся, – но полезного очень много. Тем более сейчас все забыто, надо проверять, ставить эксперименты… Приходите, от астмы у меня уже кое-что есть.
Хранитель выпрямился, взялся рукой за горло, будто у него начинался новый приступ, однако тихо, без напряжения спросил:
– Значит… вы бываете у отца в библиотеке?
Степан пожал плечами, дескать, ну а как же? Это еще больше вдохновило Аронова. Он встал с кресла и прошелся по кабинету. Интуитивно возникшая у него мысль, едва Гудошников-младший перешагнул порог, теперь снова шевельнулась в мозгу.
– Я, кажется, понимаю, – опередил вопрос Степан. – У вас из-за этих материалов срывается экспедиция.
– Да! Да! С материалами мы могли бы на несколько лет приблизить тот час, о котором мечтал Никита Евсеич! – горячо заговорил Аронов. – На разведочные экспедиции нам нужно года три, не меньше, а имея материалы, мы могли бы начать сбор книг немедленно. Вы поймите, Степан Никитич, пропадают бесценные книги. И будь ваш отец в здравом уме – он бы дал, я не сомневаюсь. Но…
– Я в принципе могу вам помочь, – задумчиво проговорил Степан. – Мне это нетрудно.
– Только вы поймите одно, – хранитель остановился напротив Гудошникова-младшего. – Это нужно не Аронову лично, и не ему вон, директору музея. Это нужно всем нам, государству.
– Не надо меня агитировать, – улыбнулся Степан. – Не забывайте, что я сын археографа и с младых ногтей знаю, что есть древняя книга… Материалы я вам принесу. Только, ради Бога, вы сами без моего ведома не появляйтесь в нашем доме. И своих сотрудников больше не присылайте.
Гудошников-младший встал и вдруг заторопился:
– Простите, меня машина ждет, на овощехранилище едем… Я вам позвоню на этой неделе.
– И вас тоже гоняют картошку перебирать? – улыбнулся, прощаясь, Аронов. – Мы по графику в четверг едем… А в среду обязательно позвоните!
– А мы – в субботу! – чему-то обрадовался директор музея. – План – по тонне на сотрудника. Выходит, все повязаны…
Екатерина Ивановна сняла с посетителя тапочки, халат и, проводив молодого человека за двери, села на прежнее место – за барьер. В кабинете хранителя вновь заговорили громко и отрывисто.
– Где же Анна? – спрашивал Аронов, и Екатерина Ивановна слышала, как скрипит паркет под его ногами. – Где ее сегодня носит? В конце концов, кто едет в экспедицию: я или она? А где ваш сотрудник, товарищ музейщик? Договаривались утром собраться здесь!
Оловянишников то ли не отвечал, то ли говорил очень тихо. Между тем хранитель продолжал:
– А Степан каков молодец, а? Приятная неожиданность. Я его мальчишкой помню, худенький был, бледный такой… Мать у них в блокаду погибла, в Ленинграде, а Степана эвакуировали.
