С появлением банды белогвардейца Бочкарева Мичин спустился с гор и стал у белых сотрудником контрразведки. Мичин расстреливал и вешал людей, пытаясь выяснить судьбу ящика с документами и ценностями. Долго ему не удавалось напасть на след. И уже отчаялся он, когда привели к нему пленного. Парень под пыткой признался, что ящик красные оставили у одного местного охотника, бывшего в отряде проводником. Но разыскать охотника Минину не удалось.
После разгрома банды белых Мичин ушел на Алдан и стал старателем. Через пять лет он узнал фамилию проводника в отряде Соснина, вернулся в Оймякон, чтобы завладеть ящиком. Но ни деньги, ни угрозы не помогли. Охотник Кун не выдал тайны и уехал из района Полюса холода.
Шли годы. Быстро менялась жизнь. Богатела страна. Горячее дыхание пятилеток преображало и суровые северные земли. Мичину ничего не оставалось, как терпеливо ждать лучших времен. В сорок первом году он было воспрянул духом, но надежды его не сбылись. А тут подкралась старость…
Якут вытащил из-за жердины осколок зеркала и долго рассматривал в нем свое лицо. Морщины у глаз. Красно-сизый нос пьяницы. Разве это тот самый бравый прапорщик, каким он был тридцать лет назад? «Эх, годы, годы, куда вы ушли?» — пробормотал Мичин и, подбросив в печку угля, не раздеваясь, повалился на топчан.
На третий день приехал Старовер. Понюхав воздух, поморщился и сурово бросил обитателям землянки:
— Не по-божьему живете.
Якут, кажется, и не слышал этих слов.
— Деньги привез? — в упор спросил он.
Старовер мрачно посмотрел на Щеголя и властно сказал:
— А ну, выдь отсель!
Когда остались вдвоем, Якут спросил:
— Зачем ты его?
— Садись, Мичин Старков. Вот так. А теперь поговорим. За товар я получил пятьдесят тысяч рублей.
— Мало.
— Ищи, кто больше даст.
— Черт с ним, давай долю.
— Я так кумекаю. За транспорт мне три тысячи. Тому, — Старовер кивнул головой в сторону двери, — три, а нам по двадцать две штуки. Идет?
— Не совсем честно, но давай! Мичин человек покладистый.
Щеголь, выйдя из землянки, через узкую расщелину скалы спустился в долину и увидел упряжку; оглянувшись по сторонам, подошел к нарте и сбросил меховое одеяло. Под ним лежал кольт. «Пригодится», — подумал Щеголь и спрятал оружие в карман. Потом снял с нарты полтуши оленя и отнес в надежное место. Нащупав в кармане холодный металл оружия, Щеголь подошел к землянке и прислушался. Но ничего не было слышно. Он открыл дверь. Старовер и Якут, увлеченные подсчетом денег, не заметили его появления. «Хотят обделить», — подумал Щеголь и вынул из кармана кольт.
— Руки вверх!
Якут и Старовер вздрогнули и повернули головы.
— Не шевелитесь и не пытайтесь встать. Промахов я не знаю.
— Чего тебе, беглый? — Старовер уже пришел в себя и из-под лохматых седых бровей злобно косил глаза.
— Я хочу, чтобы вы при мне делили деньги. Ясно? Приступайте! И вообще учтите: я обоих вас могу пристукнуть сейчас. Денежки ваши были бы мои. Но я благороден. Живите!
— Дели! — угрюмо процедил Якут. — Пригрели волка на свою голову…
— Тише, тише, старая крыса! Еще одно оскорбление, и я тебя отправлю к твоим князецким прадедам.
Старовер, кончив считать деньги, поднял глаза к потолку и перекрестился.
Не один раз толковали охотники, собравшись в правлении, об отрезанном канате. Трудно было решить, кто это сделал.
Однажды, когда разговор опять зашел об этом, Евгений Корнеевич Лагутин решительно заявил, что канат у скалы отрезали ребята. По его словам, в Комкуре общая протяженность веревочных проводов составляет около пяти километров. Дал ли кто из родителей своему сыну кусок веревки на эти цели? Очевидно, нет. Значит, веревки взяты ребятами без разрешения, вернее, украдены.
— Три дня назад, — продолжал Лагутин, — я поздно приехал с заготпункта и во дворе «Заготживсырья» застал ребят. Они осматривали и перебирали канаты, предназначенные для продажи населению. Канаты хранились в сарае и были прикрыты брезентами. На вопрос: «Что вы делаете?» — я не получил ответа. Если бы на полчаса позже приехал, то наверняка недосчитал бы несколько канатов. — И, повернувшись лицом к Дьякову, Лагутин добавил: — Руководил компанией малолетних преступников твой сын, Максим Николаевич.
Евгений Корнеевич откинул со лба прядь черных волос, достал из папки лист бумаги и протянул его Дьякову.
— Мной составлен акт, — сказал он, — который будет передан в районный отдел милиции. Я сообщу также об этом позорном факте в Оймяконскую школу, где учатся ваши дети. Считаю, что комсомольская организация заинтересуется этим делом и сделает соответствующие выводы. Главное, чтобы родители с пристрастием допросили детей и заставили сознаться в краже каната у скалы. Вот мое мнение, товарищи.
Обвинение было настолько неожиданным, что в комнате, после слов Лагутина долго еще царило молчание. В Комкуре, где человек будет голодать, а не возьмет чужого, — возможен ли такой случай? Не сгущает ли краски охотовед? Но акт, который лежал перед Дьяковым, говорил, что «ребята были пойманы на месте преступления». Максим Николаевич поднял голову и взглянул в сумрачные лица колхозников. Акт пошел по рукам. Люди сосредоточенно рассматривали его, передавали дальше. Старый Кун дольше других держал в руках лист бумаги. Седые брови охотника чуть вздрагивали, губы шевелились. Он отстранил протянутую за актом руку своего соседа и, медленно поднявшись, направился к столу. Кун сурово посмотрел на Лагутина и протянул ему бумагу. Тот пожал плечами, но акт принял.
— Твоя хорошо пушнину принимай, — сказал старый охотник в напряженной тишине. — Людей наших ты не понимай, меня не понимай, его не понимай, — Кун показал на Дьякова, — всех не понимай. Не надо худо думай, Лагутин, оскорбляй не надо. Ребята канат не резай, худой люди резал. Старый Кун это знай…
Лагутин поморщился и хотел что-то возразить.
— Я кончай, — Кун повернул голову в сторону охотников. — Бумагу рвай надо. Твой русский, — охотник показал на Евгения Корнеевича, — мой эвен, — Кун приложил руку к своей груди, — Максимка — якут, — кивок в сторону Дьякова, и, вновь показывая на каждого рукой, Кун торжественно закончил: — Мой, твой, его — друзья, хорошо.
В комнате поднялся шум. Кун поклонился и сел на место. Несколько, человек протянули ему зажженные трубки, высказывая этим одобрение его речи. Старый охотник подержал во рту все трубки, Дьяков постучал по столу, призывая к тишине.
— Выслушай внимательно, Евгений Корнеевич, — обычно мягкий голос Дьякова приобрел сейчас суровые нотки, заметен стал акцент. — Будем откровенны. Не понравился мне сейчас твой разговор, Евгений Корнеевич. Да, мы еще отстаем в культуре, хозяйство поднимается в гору не так быстро, как нам хотелось бы. Есть у нас и другие недостатки. Не будем закрывать глаза. Но я думаю, что со временем мы их преодолеем, потому что у нас есть честные труженики, имеются хорошие, верные друзья — русские. Мы здесь, в далеком суровом районе Полюса холода, чувствуем локоть товарища. Тебя мы считаем представителем русского народа, Евгений Корнеевич. Учи нас, помогай, но не пренебрегай нашими традициями. Ты усомнился сейчас в честности наших людей и оскорбил всех сидящих здесь. Что же касается веревочных проводов — они не украдены. Ребята использовали то, что не нужно в хозяйстве охотника. А канат у скалы отрезан неизвестными. Кто они? Разберется милиция. Пока неясно, что делали ребята во дворе «Заготживсырья», но в одном я уверен: у Вани и его друзей не было и не может быть дурных намерений, потому что они сыны охотников. Жаль, что в тот же день ты не сообщил, Евгений Корнеевич, о происшедшем. Сейчас выяснить это труднее, школьные каникулы кончились, и ребята уехали учиться. Но дело поправимое. Буду в Оймяконе — все разузнаю.
