— Не знаю.
— Знаете. Писали вы. Экспертиза подтвердила. Расскажите, как это было?
— Очень просто, отец попросил, я написал.
* * *
Листы дела 63, 64, 65 и другие.
— В каких отношениях вы, гражданин Лагутин, были со старовером Ошлыковым?
— Как заготовитель с охотником. Он сдавал пушнину. Я принимал.
— Вот этот кусок каната нашли на заготпункте ребята, которых вы обвинили в воровстве. Не объясните ли, как он попал к вам?
— Не знаю.
— Вы подтверждаете следующие показания Старкова? (см. лист дела 191).
— Нет.
— Я вам устрою очную ставку.
— Не надо.
— Хорошо. За два месяца — в феврале-марте — вы продали сто метров бостона. Это то, что нам удалось пока установить. Где еще сто метров?
— Разве упомнишь, сколько чего продаешь? Бостон я получал со склада.
— Вы получили всего пятьдесят метров. Зря вы запираетесь и стараетесь направить следствие по ложному пути. Картина нам ясна. Старков и Ляпунов (он же Колпаков), именуемый вами Щеголем, во всех подробностях рассказали об ограблении склада, рассказали все, вплоть до момента продажи награбленного вами на заготпункте. Вы заплатили им троим пятьдесят тысяч рублей. Остается просветить несколько темных пятен. Первый вопрос: как вы очутились в ту ночь на заготпункте и почему за неделю до этого закрыли заготпункт и пушнину стали принимать в Комкуре? Второе: откуда у вас деньги — сто тысяч, обнаруженные в чемодане, и двести тысяч — в сберкассах Магадана, Якутска и Оймякона? Еще раз предупреждаю: документов и свидетельских показаний вполне достаточно. Нет смысла вам и дальше изворачиваться.
— Расскажу все. План ограбления мы обдумали с Ошлыковым. С этой же целью был закрыт заготпункт. Я написал в районную контору «Заготживсырье» официальное письмо о больших наледях на реке. Пятого января, находясь в Комкуре, я старался как можно чаще попадаться людям на глаза. Мне удалось создать впечатление, что я ту ночь провел у себя дома. Но я не ночевал. Как только село уснуло, выехал на заготпункт и принял от Ошлыкова товар.
— Вы хотите сказать — грабленый товар?
— Если вам нужна точность, то да.
— На сумму сто шестьдесят тысяч восемьсот сорок два рубля?
— Не подсчитывал. Сто пятьдесят метров бостона при посредничестве Ошлыкова я отправил на Алдан, сто метров — пятьдесят украденного и пятьдесят полученного по фактуре со склада — распродал охотникам.
* * *
— Я вам очень благодарен, — сказал Алексей Соснин, возвращая прочитанные листки.
— Иногда мы прибегаем к такой практике, — пояснил Ветлужанин, — объясняем человеку, что вокруг него творилось. Полезно.
— Кто бы мог подумать, что Лагутин преступник! — воскликнул Алексей.
— Грязь, одним словом, Алексей Григорьевич. Приходится выметать ее из жизни железной метлой.
— Как же все-таки вы распутали дело?
— Вот с их помощью, — Ветлужанин кивнул головой в сторону этажерки, где лежали витки веревок. — Когда в милицию доставили первый кусок размотанного пенькового каната, найденного Куном, я отправился в Комкур, проверил следы. С этого началось. Тут еще ребята помогли. А за Лагутиным грешки водились, говорили, что он занижает сортность пушнины.
— Зачем?
— Для разных махинаций. С Ошлыковым дело вел. Привезет, положим, старовер партию пушнины, шкурки последний сорт, а принимались они высшим сортом. Пушнину Ошлыкова засчитывали охотникам, у которых шкурки были приняты с заниженной сортностью. Разницу в стоимости Лагутин и Ошлыков делили пополам.
— Ловко работал, — проговорил Алексей. — Но почему молчал Кун? Он обязан был сообщить о ящике властям.
— Как раз этого он не мог сделать, — улыбнулся Ветлужанин. — Вы, наверное, знаете: многие народы Севера на могилу умершего кладут все его вещи. А Кун — настоящий сын Севера. Поэтому он сразу же после отъезда Бастырева ящик из тоннеля перенес на могилу и закопал его там. Сделав это, Кун честно выполнил свой долг по отношению к умершему командиру. И поверьте, Алексей Григорьевич, если бы обстоятельства не сложились так, то старый охотник никогда — понимаете, никогда даже не подумал бы выкопать ящик из могилы. Сама мысль об этом для него была бы святотатством.
Осень в Хабаровске, как всегда, стояла теплая и солнечная. Деревья в нарядных уборах. Особенно роскошно выглядели леса за городом. Воздух был сух и прозрачен. Небо голубое, чистое.
Перед аэровокзалом медленно расхаживали двое — седой плечистый генерал и молодой человек в штатском.
— Вот вкратце все о нашем путешествии, Аркадий Иванович, — сказал молодой человек.
— Надюша писала. А вот как она по водостоку в долину вышла — промолчала. Вы, Алексей Григорьевич, моей старухе об этом ни слова. Попадет и мне и Надюше.
Читатель, очевидно, догадался, кто эти двое: один из них генерал Смоленский, второй — Алексей Григорьевич Соснин. На аэровокзал они приехали встречать Надю, которая по пути в Москву решила на несколько дней остановиться в Хабаровске. Членов экспедиции — Надю, Валентина Васильевича Цинченко и Алексея — вызвали во Всесоюзное географическое общество для сообщения о работе Сунтар-Хаятской экспедиции.
Смоленскому и Соснину пришлось ждать еще минут пятнадцать, и, как только самолет пошел на посадку, оба вслед за дежурным вышли на перрон.
Надя сразу же повисла на шее дяди. Генерал закашлялся и стал вытирать платком глаза. «Попало что-то», — сказал он, улыбаясь в седые усы. Надя и Алексей стояли друг против друга, держась за руки. Оба были смущены. Так они и пошли вперед, взявшись за руки.
Через час генерал у себя дома поднял телефонную трубку и набрал номер.
— Варвара Степановна? Я решил вас побеспокоить. Ну да, Смоленский. Ждем вас и Дарью Александровну на обед. Очень даже удобно. Я сейчас пришлю машину.
Хабаровск
1957 г.
