Хитрость дьявола превосходит
изощренностью ум человеческий.
"Цветник" Дорофея
Досье тайной полиции - не вершина знаний о человеке, но кое-что оттуда извлечь можно. Полевой подтвердил свою высокую репутацию и уже к пяти пополудни нашел нужные начальнику сведения, причём, удивившие его самого. Брови Леонида Александровича снова были подняты.
-Николаев-то, оказывается, - племянник Татьяны Перфильевой, известной питерской ворожеи, почившей лет десять тому назад! К ней, представьте, великие княгини ездили, и она же предрекла день и час смерти императрицы Александры Федоровны. Говорили, в белые ночи над могилой её на Митрофаньевском погосте зеленоватое свечение и молочный туман стелется. Померла она лет шестидесяти. Так, оказывается, Николаева рядом с теткой и похоронили-с...
Если Корвин-Коссаковский чему и удивился, то это именно тому, что он вовсе не удивился. Он ждал чего-то подобного, но, если тётка почила не так уж и давно, непонятно, как её могила оказалась на дорогом участке кладбища, среди захоронений тридцатилетней давности? Впрочем, с деньгами и связями для неё могли местечко поприглядней расчистить, раз клиентура была солидная. Что до племянника, то насколько он был близок с тёткой-то? Почему его похоронили рядом? Просто родня решила использовать хороший участок или имелось распоряжение умирающего? Но почему на могиле нет даже имени?
Но вопросы эти были праздными, задаваться ими можно было сколько угодно, ответа же не предвиделось. Однако в рассказе Леонида Александровича мелькнула одна странность, которую не преминул заметить Корвин-Коссаковский.
-Ты говоришь, покойник-бонвиван в моде был. Но желающих в тех кругах вертеться больше, чем тех, кого туда впускают. Его пустили по знакомствам тётки?
Полевой заморгал белесыми ресницами.
-Да вряд ли. Скорее - из-за рожи. Видный он был из себя, рослый. Женщины оглядывались. Не иначе, чей любовник. А может, и иная причина была... Дело в том, что отца его никто не знает, да и мать - тоже. Про то, что у тетки сестры были - никто не сказал. Родства его никто не знает, у кого ни спроси, плечами все пожимают. Да и три года минуло - чего помнить-то?
-Даже так... - Арсений Вениаминович несколько секунд задумчиво разглядывал чернильницу и пресс-папье на столе, хоть решительно ничего интересного в них не содержалось, потом кивком отпустил Полевого. Он вдруг вспомнил, что, согласно рассказу Бартенева, покойник почему-то назвал девиц кузинами. Но почему? Кузеном девиц был только его сын...
Однако Полевой не ушёл, но остановился в дверях и обернулся.
-Вы просили разузнать... А тут факт один есть удивительный. Старуха Перфильева снимала квартиру в доме Крупенникова, на Большой Дворянской, так, говорят, там и сегодня по ночам стоны слышны и похоронная музыка, стук и скрежет, силуэты какие-то мелькают. И сдать эту квартиру не получается...
-Это возле гимназии Шуйской?
Полевой кивнул.
-С завтрашнего утра разыщи список жильцов этого дома и сугубо узнай, с какого года кто живёт.
Полевой, берясь за поручение, никогда не спрашивал начальника, зачем ему нужны те или иные сведения, и Корвин-Коссаковский ценил его, в частности, и за это. Сейчас Арсения Вениаминовича мучила совесть, он тратил время подчиненного на сугубо личные дела, но тревога пересиливала угрызения совести.
По уходе Полевого его превосходительство некоторое время занимался текущими делами, но только покончил с ними, осторожно вынул из сейфа шахматную доску, поставил перед собой и задумчиво разыграл дебют Giuoco Piano, потом белые и черные клетки расплылись перед его глазами, он перестал видеть фигуры, уйдя в себя.
Что ж, он сумел узнать больше, чем ожидал. Оставалось наведаться в дом на Большой Дворянской и там навести справки. Но о гадалке, умершей десятилетие назад, многого не узнаешь, ведь в доходных домах жильцы меняются часто. Но даже найдись там старый квартирант - едва ли всплывет что-то важное. Две удачи подряд Корвин-Коссаковский никогда не ждал.
За окнами осенний вечер по-прежнему шуршал холодным дождем, стемнело рано. Арсений велел подать экипаж и решил ехать домой, при этом приказал сделать немалый крюк по Большой Дворянской. Тридцать третий дом, помпезный, четырехэтажный, с виду ничем не выделялся в ряду столь же величественных строений, и его превосходительство задумчиво окинул взглядом подъехавший к дому экипаж с красными лакеями и даму под вуалью, в горностаях, осторожно сошедшую по шумно отложенной подножке внутрь дома. "Публика чистая-с", снова вспомнились ему слова прыщавого каменотеса. Да, это было верно.
Он велел ехать к себе на Лиговский. После ужина долго сидел в гостиной, не зажигая огня, глядя, как в свете фонаря на углу шевелятся ветви старого клена, образуя на стене причудливые узоры. Мысли в голове кружились странные, темные и пугающие, на стене рисовались очертания черепов и скелетов, летучих мышей и змей.
Арсений покачал головой и пошел в спальню, молясь, чтобы дурные видения не помешали выспаться.
И сон его был черен и пуст, он спал, точно засыпанный пудом душистого сена.
На следующий день помощник появился в кабинете Корвин-Коссаковского около полудня. Как ни странно, жильцы доходного дома Крупенникова отличались постоянством: пять человек квартировало там два десятилетия, и двое - в том самом парадном, где жила старуха. Корвин-Коссаковский не поверил глазам, когда увидел в списке имя Генриха Брандта, чиновника Министерства путей сообщения, их с Порфирием Бартеневым бывшего одноклассника.
Невероятно. Ему выпала еще одна удача, а удача, она как женщина: если не искать с ней встреч, она обидится и придёт сама. Впрочем, Арсений Вениаминович тут же и скрестил пальцы. Не стоит радоваться заранее - мужчина едва ли будет помнить гадалку, на это нелепо было и рассчитывать, но Генрих все же мог бы порекомендовать его другим жильцам, и самой перспективной Корвин-Коссаковский счёл Софью Одинцову, семидесятилетнюю матрону, вдову действительного статского советника, проживавшую на третьем этаже под квартирой покойной провидицы.
Полевой же получил новое задание - раздобыть полный список приглашенных в дом графини Нирод в пятницу.
Сам Корвин-Коссаковский нарочито задержался на службе, чтобы застать Генриха дома. Близки они никогда не были, но никогда и не враждовали. Арсений при этом хорошо помнил пунктуального и спокойного флегматика Брандта и, хоть прошло почти тридцать лет, как они виделись в последний раз, не верил, что такие люди меняются.
