Эпизодъ этотъ съ театромъ напомнилъ мнѣ мрачную страницу изъ моей жизни. Однажды мнѣ пришлось ограбить на четыре доллара старую, слѣпую нищую, да еще въ церкви. Въ го время я путешествовалъ заграницей вмѣстѣ съ простофилями, и судно наше пришло въ Одессу — одинъ изъ русскихъ портовъ. Вмѣстѣ съ другими вышелъ на берегъ и я, чтобы осмотрѣть городъ. Отдѣлившись отъ общества, я сталъ одинъ бродить по улицамъ, пока, далеко уже за полдень, не очутился передъ греческой церковью, куда и зашелъ изъ любопытства. Я уже собирался уходить, какъ вдругъ замѣтилъ двухъ сморщенныхъ старухъ, стоявшихъ прямо и неподвижно у стѣны. неподалеку отъ входныхъ дверей, протягивавшихъ свои темныя ладони за милостыней. Я далъ какую-то монету ближайшей и прошелъ мимо. Сдѣлавши на улицѣ ярдовъ, быть можетъ, съ пятьдесятъ, я вспомнилъ, что мнѣ придется всю ночь провести на берегу, такъ какъ я слышалъ, что по какимъ-то причинамъ судно наше должно уйти изъ Одеесы въ четыре часа дня и вернется не ранѣе утра. Часы показывали немного болѣе четырехъ. Въ моемъ карманѣ было всего двѣ монеты почти одинаковой величины, но весьма различной цѣнности — одинъ французскій золотой въ четыре доллара, другая турецкая монета въ два съ половиной цента. Съ ужаснымъ предчувствіемъ я опускаю въ карманъ руку и вынимаю, конечно, турецкія два пенни!
Вотъ такъ положеніе. Въ гостинницѣ требуютъ плату впередъ, — бродить по улицамъ всю ночь, такъ, пожалуй, еще арестуютъ, какъ подозрительнаго бродягу. Оставался только одинъ выходъ изъ затруднительнаго положенія — и вотъ я снова спѣшу въ церковь. Войдя тихонько, я увидѣлъ, что старухи стоятъ попрежнему, а на ладони ближайшей ко мнѣ лежитъ мой золотой. Обрадовавшись, я сталъ тихонько подходить держа свой турецкій пенни на готовѣ. На душѣ у меня было ужасно скверно, тѣмъ не менѣе, я уже протянулъ руку, чтобы произвести гнусную замѣну, какъ вдругъ услышалъ за собой кашель. Я отскочилъ, какъ пойманный, и стоялъ, дрожа все время, пока испугавшій меня человѣкъ не вышелъ изъ-за притвора.
Я провелъ цѣлый годъ, въ попыткахъ украсть эту монету; я хочу сказать, что мнѣ казалось, будто прошелъ цѣлый годъ, въ дѣйствительности же, конечно, прошло гораздо меньше времени. Молящіеся входили и уходили; одновременно въ церкви оставалось не болѣе трехъ человѣкъ, но и этого для меня было много. Всякій разъ, какъ только я собирался совершить преступленіе, кто-нибудь или входилъ, или выходилъ, словомъ, мѣшали мнѣ; наконецъ, счастье мнѣ улыбнулось; выдалась минута, что въ церкви никого, кромѣ двухъ нищихъ и меня, не было. Моментально я взялъ съ ладони бѣдной нищей золотой и вмѣсто него положилъ свою турецкую монету. Бѣдняжка, она бормотала благодарности — это уязвило меня прямо въ сердце. Затѣмъ я поспѣшно вышелъ изъ церкви, но и тутъ, отойдя чуть не на милю разстоянія, я поминутно оборачивался, чтобы посмотрѣть, нѣтъ ли за мною погони.
Случай этотъ имѣлъ для меня неоцѣнимыя послѣдствія, такъ какъ я тогда же далъ себѣ слово, что во всю свою жизнь никогда больше не буду грабить по церквамъ слѣпыхъ нищенокъ, и я до сихъ поръ вѣренъ своей клятвѣ. Лучшіе уроки нравственности тѣ, которые мы почерпаемъ не изъ книжекъ, а прямо изъ жизни.
Въ Миланѣ большую часть времени мы провели въ громадной, прекрасной Аркадѣ или Галлереѣ, или какъ ее тамъ зовутъ иначе. Ряды новыхъ, обширныхъ и роскошныхъ зданій, богато декорированныхъ и украшенныхъ статуями, широкія улицы или проходы, крытые высоко надъ землею стеклянною крышею, между этими зданіями мостовая изъ гладкихъ и разноцвѣтныхъ мраморныхъ плитъ, образующихъ изящный узоръ, маленькіе столики повсюду на этихъ мраморныхъ улицахъ, публика, сидящая за столиками, занятая ѣдою, куреньемъ; толпы гуляющихъ, вотъ что называется здѣсь Аркадою. Я бы не отказался здѣсь жить постоянно. Окна роскошныхъ ресторановъ были отперты настежь, такъ что посѣтитель, закусывая, могъ наблюдать все происходящее на улицахъ.
Мы блуждали по всему городу и развлекались всѣмъ, что только попадалось намъ на улицахъ. Такъ мы попробовали разъ проѣхаться въ омнибусѣ; такъ какъ я не говорю по-итальянски, и поэтому не могъ спросить, сколько стоитъ проѣздъ, то я и протянулъ кондуктору нѣсколько мѣдныхъ монетъ, изъ которыхъ онъ взялъ только двѣ и сейчасъ же показалъ намъ таксу, чтобы мы могли убѣдиться, что онъ взялъ только положенное. Такимъ образомъ мнѣ пришлось отмѣтить фактъ, что кондуктора итальянскихъ омнибусовъ также не мошенники.
Вскорѣ мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ новаго проявленія честности итальянцевъ. Около собора стояла продавщица куколъ и дѣтскихъ вѣеровъ. Къ ней подошли два ребенка, повидимому, американцы и, купивъ нѣсколько вѣеровъ, дали ей франкъ и три мѣдныхъ монеты и собирались уже уйти, но старуха вернула ихъ и подала франкъ и одну изъ мѣдныхъ монетъ обратно. Ясно, что итальянцы, имѣющіе отношеніе къ сценѣ, омнибусамъ и торговлѣ игрушками не могутъ быть названы обманщиками.
Въ лавкахъ запасъ товара очень незначителенъ. Въ вестибюлѣ какой-то норы, повидимому, имѣвшей претензію быть магазиномъ готоваго платья, стояло восемь или десять деревянныхъ манекеновъ, одѣтыхъ въ шерстяные рабочіе костюмы, изъ которыхъ на каждомъ былъ пришпиленъ билетикъ съ обозначеніемъ цѣны. Одинъ изъ этихъ костюмовъ стоилъ сорокъ пять франковъ (девять долларовъ). Войдя въ лавку, Гаррисъ сказалъ, что желаетъ купить подобный костюмъ. Оказалось, что нѣтъ ничего легче. Старикъ продавецъ снялъ костюмъ съ манекена, почистилъ его щеткой, встряхнулъ и вслѣдъ отослать его въ гостинницу. Онъ объяснилъ намъ, что не держитъ въ лавкѣ двухъ одинаковыхъ костюмовъ одновременно, но тотчасъ же изготовляетъ новый, если понадобится одѣть какого-нибудь изъ его манекеновъ за-ново.
Въ другомъ мѣстѣ мы натолкнулись на шесть человѣкъ итальянцевъ, о чемъ-то жестоко спорящихъ. Они яростно прыгали другъ передъ другомъ, жестикулировали головами, руками, ногами, всѣмъ своимъ тѣломъ, наконецъ, внезапно они кинулись другъ на друга, какъ бы въ порывѣ странной ярости и потрясали кулаками передъ самымъ носомъ своихъ противниковъ. Мы потеряли цѣлыхъ полчаса времени, ожидая, что вотъ-вотъ понадобится наша помощь, чтобы отнести убитаго, а они кончили тѣмъ, что упали другъ другу въ объятія, чѣмъ и закончилась вся ссора. Эпизодъ былъ интересный, но знай мы, что ничего изъ этого кромѣ примиренія не выйдетъ, мы не стали бы терять столько времени. Наблюденіе готово — ссорящіеся итальянцы обманываютъ зрителя.
Вскорѣ затѣмъ, насъ постигло другое разочарованіе. Увидѣвъ большую толпу народа, въ высшей степени чѣмъ-то заинтересованнаго, мы тоже вмѣшались въ нее. Въ центрѣ ея стоялъ какой-то дѣтина, отчаянно тараторившій и жестикулировавшій надъ ящикомъ, стоявшимъ на землѣ и покрытымъ обрывкомъ стараго одѣяла. Ежеминутно онъ наклонялся и самыми кончиками пальцевъ брался за уголъ этого одѣяла, какъ будто бы съ цѣлью показать, что тамъ не скрывается никакого обмана — и говорилъ, говорилъ, не переставая; и всякій разъ, какъ и я разсчитывалъ, что вотъ-вотъ, онъ сдернетъ это одѣяло и покажетъ намъ какой-нибудь фокусъ, онъ опускалъ одѣяло и выпрямлялся, не переставая работать языкомъ. Однако же, онъ открылъ, наконецъ, ящикъ, вынулъ оттуда ложку съ какою-то жидкостью, и протянулъ ее къ зрителямъ, чтобы показать, что никакихъ приспособленій у него тамъ нѣтъ, при чемъ языкъ у него заходилъ еще сильнѣе. Я не сомнѣвался, что онъ зажжетъ эту жидкость и затѣмъ проглотитъ ее, что меня чрезвычайно заинтересовало, но этотъ обманщикъ кончилъ тѣмъ, что подсыпалъ въ жидкость какого-то порошку и принялся полировать ложку! Затѣмъ онъ поднялъ ее надъ головою, при чемъ физіономія его выражала такое торжество, какъ будто бы онъ совершилъ какое-нибудь необычайное чудо. Толпа восторженно заапплодировала, и я подумалъ, что исторія, пожалуй, права, утверждая, что эти дѣти Юга такъ легко подаются увлеченію.
