Аврониев заметил это, припомнил также сцену с фонариком... Затем подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— Не нужно нервничать, сестра! Краска разлилась по ее лицу. Не владея собой, она отвернулась и начала искать какое-то! лекарство.
— Как больной? — тихо спросил Аврониев.
— Пока удовлетворительно,— шепотом ответил главный хирург,— теперь кровоизлияние уже не так опасно.
Аврониев улыбнулся. Затеи, полюбовавшись искусной работой Попова, на цыпочках удалился.
В это время Калчев вошел в комнату, где оставались Симанский и Васильев.
— До каких пор нас будут держать здесь? — тотчас же спросил его Симанский, который не сомневался, что их разговор подслушивается.— Пока наша милиция закончит следствие, профессор скончается! А у меня с утра очень важная работа...
Калчев пожал плечами.
— А вы видели аппарат для определения радиоактивности? Счетчик Гейгера. Такая, знаете, коробка...— Симанский руками показал размер аппарата.
— Не заметил ничего похожего.
— О, тогда они ничего не найдут! — резким голосом сказал биолог.— Как они не могут догадаться? При помощи счетчика Гейгера можно немедленно обнаружить цезий. Почему бы им не попытаться?
— Когда вас пригласят на допрос, скажите об этом,— серьезно посоветовал ему Калчев.
Калчев вышел из комнаты, и Симанский сочувственно спросил Васильева:
— Вы, наверное, испугались, а?
— А чего мне бояться? — врач бросил на него острый взгляд.— Пусть боятся те, кто обманывает,— прибавил он, подчеркнув слово «обманывает».
— Я вас не понимаю,— любезно ответил Симанский.
— Ничего, еще поймете!
— Мне кажется, вы меня запугиваете,— иронически улыбнулся Симанский.
— Комедиант! — в голосе Васильева слышалось презрение.
— О! — воскликнул Симанский, но в этот момент дверь отворилась и на пороге появился Чубров.
— Товарищ Васильев, прошу вас! Васильев слегка побледнел, но уверенно пошел за Чубровым.
Хмурый, раздраженный, Васильев вошел в кабинет Попова. Еще с вечера, когда он повредил руку и когда Симанский солгал ему,— а этого никто, кроме него, не знал,— настроение у него резко изменилось, и почти все заметили эту перемену. Рука у него сильно болела, но он не принимал никаких мер, так как эта боль была ничтожной по сравнению с другой, нравственной, болью, которая мучила его вот уже два часа.
Совершенно неожиданно для себя, припомнив все обстоятельства, связанные с исчезновением цезия — как он принес цезий в процедурную, где находились люди, когда они пришли в больницу, свой разговор с доктором Поповым, свою ревность, — он пришел к логическому и трудно опровержимому заключению. Он был поражен: кража совершена человеком, которого он считал ангелом... Антоновой!
Внезапно он понял, что ее и Симанского связывают какие-то тайные узы. Он больше не сомневался, что Симанский приказал ей совершить кражу и пришел в больницу только с этой целью. Кража произошла как раз в тот момент, когда Антонову послали за цезием в процедурную. Она вернулась очень быстро и никто не заметил, как у нее дрожали руки...
А он так сильно любил ее! До нее он не думал о женщинах. Вся его жизнь проходила в работе и только в работе, без особых радостей, без любви. И вот здесь, в этой больнице, он встретил Марию, и она стала для него самым дорогим человеком...
Что он мог сказать следователю? Все так запутано. Горячая, искренняя, глубокая любовь и жгучая ненависть к подлости, лжи и измене боролись в его душе. Вихрь этих чувств захватил его, и, ошеломленный, он не знал, что делать.
Аврониев внимательно наблюдал за ним. Он чувствовал, что в душе молодого врача происходит острая борьба, и не сомневался, что причиной ее была Антонова. Более того, Аврониев был убежден, что Васильев знает, кто преступник, если он сам по каким-то соображениям не совершил кражи.
Балтов сидел за столом, лицо его было спрятано за абажуром настольной лампы. Йозов просматривал стенограммы следствия. Васильев стоял посреди комнаты. Вдруг Балтов, едва сдерживая волнение, наступил на ногу своему другу...
Аврониев бросил взгляд вниз, на шкалу аппарата.
Стрелка резко отклонилась вправо. Сильная радиоактивность!
Лицо подполковника не дрогнуло, хотя удивление его было безгранично. Он не ожидал, что цезий окажется у Васильева.
— Подойдите, пожалуйста, поближе и садитесь,— пригласил он Васильева, продолжая внимательно наблюдать за ним.
«Такой молодой, серьезный, а уже!..» — думал Аврониев. Он не видел здесь логики. Ему, опытному разведчику, было трудно поверить, что Васильев мог решиться на такое гнусное преступление.
Балтов написал карандашом на листе бумаги: «Просто нельзя поверить!»
От приближения Васильева к столу стрелка еще сильнее отклонилась вправо. Было ясно, что источник радиоактивности у него.
Следователь начал допрос с обычных вопросов: когда поступил в больницу? Какую работу выполнял? Кто назначил его ассистентом на операцию? Ассистировал ли он при других операциях? При каких именно? Что делал, когда началась операция?
Часть этих вопросов Васильеву уже задавали во время первого допроса, и он отвечал рассеянно, медленно и даже путано. Вместо того чтобы успокоиться, он еще больше начал волноваться и совершенно запутался.
И Аврониев чувствовал: просто невозможно, чтобы этот человек совершил кражу цезия и вообще был причастен к преступлению. Он то и дело бросал взгляды на шкалу счетчика, чтобы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. Да, стрелка сильно отклонилась вправо.
Следователь недоумевал. Васильев вез цезий с аэродрома. Значит, он имел превосходную возможность скрыться вместе с ним так, чтобы сорвать операцию и даже быть на некоторое вре-: мя в безопасности. Кроме того, во время операции или просто во время дежурства у больного он мог, не прибегая к краже цезия, сделать так, чтобы Родованов умер. Логика противоречила показаниям счетчика, и Аврониев начал подозревать возможность шантажа.
«Или я ничего не понимаю, или это самый искушенный преступник из всех, каких я встречал!»— решил Аврониев и вдруг, прервав тягостную тишину, воскликнул:
— Доктор, а ведь цезий-то украли вы!
Васильев побледнел. У него задрожала нижняя губа, и он нервно, хриплым голосом проговорил:
— Это неправда!
— Как неправда, когда у вас находится одна проволочка цезия,— встал со стула Аврониев.
Васильев вскочил.
— Не брал я никакой проволочки! А если вы решили шантажировать меня, это другой вопрос!
— Проволочка у вас,— настаивал Аврониев.
