Говорун умолк, поставил аппарат на стол и, вытащив блокнот, снова посыпал вопросами.
— Два слова об Азиатском аэролите. Что вы? Ну, неужели ничего больше не можете сказать? Нет, вы шутите! Не поверю. Неужели наша газета не сможет напечатать ваши высказывания? Я ждал вас три дня — наша газета хотела со всей полнотой осветить это событие на своих страницах. Вы безжалостны!
— Ну что же я могу вам сказать — когда я сам еще недостаточно информирован, — беспомощно в десятый раз ответил Марич и, стремясь отделаться от упрямого нахала, раздраженно добавил:
— Я только получил сообщение, и то личного характера, — и Марич указал на письмо профессора Горского, которое лежало на столе под прессом.
Репортер поспешно скосил глаза на письмо и вновь настойчиво взмолился:
— Я не могу даже допустить, что в нашей газете, которая информирует все культурные силы эмиграции, подчеркиваю — культурные и не враждебные Совсоюзу — не будет опубликовано ваше интервью. Никак не могу допустить, вы уж простите, ну хотя бы отрывки из письма приведите.
Терпение Марича иссякло и он, проклиная про себя «долговязую глисту», развернул письмо и прочитал то место, где профессор Горский рассказывал о размерах аэролита.
Репортер по-утиному, одним глазом следил за своим карандашом, вторым смотрел на письмо Марина, и когда тот кончил читать и положил письмо на стол, снова зарядил целую речь о своей газете, о благодарности со стороны читателей, все время подчеркивая, что говорит искренне и откровенно. Напоследок он (оскалив зубы и извинившись) попросил Марича выйти на середину комнаты, сам расположился спиной к столу и снова начал целиться объективом. Нацелившись, протянул руку к кассетам, которые положил на стол, ловко и незаметно схватил вместе с кассетой письмо профессора Горского. Мгновение — и конверт оказался в камере аппарата.
Лишь позднее, уже вечером, Марич заметил, что письмо со стола исчезло.
Вспомнил привычки заграничных репортеров, стиснул кулаки и подумал: «Украл, мерзавец. И я хорош, дурак эдакий — в шею надо было подлеца!»
Не успел подумать, как снова стук в дверь. Раздраженно воскликнул:
— Войдите!
Неожиданно в дверную щель просунулась голова репортера с гаденькой, заранее заготовленной улыбкой.
— Простите, сто раз простите! Вы, конечно, могли всякое подумать, я так расстроился! Идиотский случай — вместе с кассетами сгреб и ваше письмо. Летел, как сто тысяч чертей, проклиная себя. Виновата дурацкая занятость.
Марич с отвращением взял письмо. Весь кипел злостью и еле сдерживался, чтобы с наслаждением не врезать по оскаленной физиономии.
«Не ври, подлец, нарочно ведь украл, тридцать копий сделал и, наверное, уже пустил в печать. Уходи поскорее, гадина, не искушай меня», — думал, яростно выпроваживая взглядом долговязую фигуру.
* * *
В 9 часов вечера на 9-й авеню у рыжего семиэтажного дома остановился потертый, коричневого цвета таксомотор.
Высокий пассажир в темном осеннем пальто (фетровая широкополая шляпа скрывала тенью верхнюю часть лица) быстро отдал деньги водителю и легким шагом направился к воротам, черневшим напротив глубоким туннелем. Поспешно пересек глубокий квадратный двор, тонувший в мутном осеннем мраке, и твердо, уверенной походкой, направился к крайнему подъезду.
Нетерпеливо прыгая через две ступени сырой цементной лестницы, не далее как через три минуты очутился на третьем этаже, перед дверью на небольшой площадке и, отпрянув, брезгливо сплюнул вбок (площадка издавала множество непристойных ароматов); ощупью нашел звонок и трижды нажал пальцем на скользкую пуговицу.
Через минуту дверь отворил знакомый уже читателю репортер с рыжеватой бородкой. Он по привычке оскалил зубы, но теперь в его сладких словах и улыбке чудились нотки страха и робкого ожидания — мол, что скажет по этому поводу гость?
— Какая точность, господин Эрге, ровно девять, — осыпал он комплиментами строгого инженера. — Я уверен, что ваша профессия, которая не допускает неточностей, влияет и на вашу повседневную жизнь. О себе я как раз не могу этого сказать.
— Очень жаль, — нетерпеливо перебил его Эрге.
Ему, очевидно, не по вкусу были эти дешевые комплименты и, обойдя долговязого, он двинулся, как у себя дома, по коридору. Репортера охладил суровый тон гостя, и он молча последовал за ним.
В маленькой и непомерно длинной комнате с дешевой мебелью Эрге вынул руки из карманов, снял шляпу и спокойно стряхнул капли дождя. Хозяин комнаты молча и робко следил за каждым движением гостя. Стряхнув капли, инженер вновь надел шляпу и тогда только перевел взгляд на репортера. Подошел ближе и тихо спросил:
— Ну?
Долговязый чуть осклабился.
— Есть, — в поросячьих глазках захрюкала радость.
— Что, и путное?
— О, господин Эрге, я и сам не верю своему успеху — ставлю сто долларов, что вы не поверите. Вот посмотрите, что у меня имеется.
Эрге взял в руки четыре увеличенных фотографии письма Горского и озабоченно, понизив голос, спросил:
— Украли?
Репортер победно улыбнулся и нахально ответил:
— Вы меня оскорбляете, господин Эрге, к чему такое грубое слово? Я лишь случайно взял письмо вместе с кассетами, через час снова вернул товарищу Маричу и, извинившись, объяснил ему, что произошло.
Лицо Эрге утратило суровость и снисходительная улыбка тронула уголки губ.
— Простите за выражение, Сорокин, — искренне сказал он. — Вы не такой глупец, как кажется на первый взгляд.
Сорокин нахмурился и, должно быть, хотел обидеться, но, очевидно, раздумал и рассудил, что лучше улыбнуться в ответ.
Эрге подсел к лампе и, рассматривая снимки, через какое-то время спросил:
— Конечно, и копии есть?
— Есть.
— Копии пусть у вас будут, снимки я забираю.
Затем Эрге спокойно положил фотографии в боковой карман и тихо, безразлично бросил:
— Пока что всего хорошего. Я ухожу. Напоминайте о себе иногда по телефону.
У дверей Сорокин робко пробормотал:
— Простите мою наглость, на минутку задержу… Понимаете ли, несколько неловкая просьба, я очень не люблю об этом говорить… но…
Эрге насмешливо оглядел его и резко прервал:
— Денег?
Сорокин расплылся в широкой улыбке:
— Вы угадали, но мне совсем немного.
— Напомните завтра, при мне нет денег, — сухо ответил инженер и плотно прикрыл за собой дверь.
Сорокин стоял с минуту неподвижно, с лица сползла стандартная, готовая улыбка. Злобно посмотрел на дверь, помолчал и затем беспомощно прошептал в серые доски:
