— Вот теперь он умер, и никто его не помнит. Ах, добрый мой господин! Никто мне его не заменит!
Он счел нужным отереть слезу. Клод Обрио велел ему замолчать.
— Мне и так давно пора ехать. Слушай и не забудь, что я тебе скажу. Ты свободен?
— Совершенно, господин Обрио!
— Отлично! Вот тебе сто пистолей.
— Приказывайте, мад… монсеньор! Я весь превращаюсь в слух.
— С монахом ты теперь совершенно развязался.
— Слава тебе, Господи!
— Ты знаешь графиню дю Люк?
— Слыхал, — франтовато отвечал слуга.
— Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты ее?
— К стыду моему, не знаю. Паж пожал плечами.
— С этим дураком ничего не поделаешь.
— Извините, очень много можно поделать, только надо уметь за меня взяться.
— Ты сейчас же отправишься прямо в Кастр и поселишься на улице Мартруа, в доме против собора; старуху-хозяйку зовут вдова Буавен. Скажи ей: «Я пришел во имя Божие». Она тебе ответит: «Да будет воля Его». А ты скажешь: «Не Его, а ее», — и сделаешь ударение на этом слове. Будешь помнить?
— Не беспокойтесь, не забуду, когда дело идет о моих интересах.
— В этом доме ты будешь жить, как в своем собственном, совершенно свободно. Узнай, в городе ли графиня дю Люк,
и наблюдай за всем, что она делает. Ты будешь давать мне подробный отчет о ее образе жизни. Понял?
— Понял, мад… монсеньор… Ах, нет! Милый друг Клод Обрио.
— Ну, идем! — сказал паж.
Они вышли на улицу, и слуга пошел направо. Как только слуга он скрылся за поворотом на другую улицу, Клод Обрио пустился бежать. Мы видели, однако, что он опоздал.
Сознавая себя виноватым, хотя граф ни слова ему не говорил, молодой человек всю дорогу придумывал, чем бы объяснить свое отсутствие.
Они подъехали наконец к великолепному особняку губернатора. Графа приняли со должным почетом и окружили всевозможной пышностью.
Оставшись вечером один со своим пажом, граф ласково побранил его. Молодой человек извинялся, говоря, что жара и жажда измучили его.
— Как, плут! — воскликнул, смеясь, граф. — Неужели ты ушел со своего места только для того, чтобы напиться?
— Да, монсеньор, откровенно вам признаюсь в этом.
— Parbleu! За это следовало бы…
— Монсеньор, вы не можете упрекать меня больше, чем я сам себя упрекаю. Это была моя первая и последняя вина. Если б вы знали, как мне хотелось пить!
Граф не мог не рассмеяться такому откровенному, наивному признанию.
— Ну, не будем больше об этом говорить! — весело произнес он. — Как знать, какая злодейская тайна скрывается под твоим откровенным признанием?
— О, монсеньор! Неужели вы сомневаетесь в вашем слуге? — вскричал, невольно вздрогнув, паж.
— Нет, дитя, — ласково отвечал Оливье. — Кому же я мог бы доверять, если бы даже твой нежный возраст не ограждал тебя от подозрений? Ступай спать. Я сам разденусь.
Молодой человек почтительно поклонился и ушел.
— Какой демон внушает ему эти мысли! — подумал он. — Надо остерегаться!
Неизвестно, спал ли паж в эту ночь в отведенной ему комнатке, но на другое утро он со светом встал, осмотрел лошадей, дал им корму и отправился к дверям графа ждать его пробуждения.
Через несколько минут раздался свисток Оливье. Клод Обрио вошел.
Оливье кончал одеваться. Он был бледен и расстроен и, видимо, не спал ночь, но говорил спокойно, даже слегка улыбался.
— Ну, Клод, — весело объявил он, — готовь лошадей; мы сейчас едем; да узнай, встал ли наш хозяин; надо поблагодарить его и проститься.
Но губернатор уже сам входил к нему в комнату и, простившись с ним, проводил его до городских ворот; там они расстались, и граф галопом помчался в Кайлю, куда прибыл в восемь часов вечера.
ГЛАВА XVI. Как началась осада Монтобана
Сбылось все, что предвидел герцог де Роган. Де Люинь настаивал теперь, чтобы не начинать осады Монтобана, потому что армия слишком ослабела; но все остальные генералы и маршал Лесдигьер были против него. Король беспокоился, видя, что лето кончается, а ничего еще серьезного не сделано, и семнадцатого августа королевская армия выступила. Король приехал в местечко Пикеко, и осада сейчас же началась.
Так как коннетабль отменил первое распоряжение о том, чтобы герцог Вандомский привел набранное им семитысячное войско, королевские войска не могли окружить Монтобан со всех сторон. Тогда город не выдержал бы.
Атак было назначено три.
Коннетабль сильно рассчитывал на сведения, доставляемые перебежчиками, и надеялся, что один вид королевских войск сейчас же заставит протестантов сдаться. Но д'Орваль, губернатор Монтобана, поймал изменников и велел их повесить на валу.
Один выход из города был не занят осаждающими, и де Роган несколько раз приезжал в Монтобан инкогнито ободрить жителей и удостовериться, может ли город хорошо сопротивляться.
Между тем первый порыв радости протестантов при виде беспрестанных ошибок королевской армии утих, а дальнейшие действия королевского войска были энергичнее и правильнее. Протестанты надеялись на искусство одного де Рогана из всех своих генералов, но сильно опасались, чтобы в минуту крайности он не бросил их и не укрепился в Кастре или Монпелье.
Де Роган заметил это и, созвав в думе самых значительных буржуа Монтобана, стал ободрять их и уверять, что он слишком далек от мысли бросить город.
Решив доказать им на деле, что они ошибаются, он велел сейчас же начать отделывать огромный особняк на соборной площади и готовить его к приезду хозяев, а сам уехал, обещая скоро вернуться.
Между тем королевские войска все теснее и теснее охватывали город; скоро должна была прекратиться всякая возможность выйти оттуда. Герцог Лесдигьер энергично подводил к городу траншеи, а коннетабль де Люинь трусливо прятался за прикрытиями.
Де Роган знал все, что делается в королевской армии, от шпионов и от людей, беспрестанно являвшихся из города в лагерь.
Грабеж, убийства и зверства не прекращались в течение всего этого времени. В описываемую нами эпоху во время мирных переговоров резались и бились, как во время битвы, вешали пленных начальников и заживо надевали на острие шпаги жителей, не щадя ни пола, ни возраста.
В то время как Бойе, один из адъютантов де Рогана, с графом дю Люком и другими смелыми военачальниками отвлек герцога Ангулемского ложной атакой занимаемой им позиции, в город въехал де Роган с герцогиней и огромным запасом провианта. Приехали с герцогиней также и Бланш, и графиня дю Люк; дам конвоировало человек двадцать отважных дворян, в числе которых были братья Кастельно и де Леран.
Жанне поневоле пришлось уехать из Кастра, так как там она была бы слишком одинока и в случае взятия города оказалась бы в руках врагов, а это была слишком страшная перспектива.
