Ознакомительная версия.
На улице полковник достал из кармана галифе пачку «Казбека», дал нам закурить, затянулся сам, а потом сказал, глядя, так же, как и участковый Задура, куда-то мимо остальных.
— Я тебя понимаю, Вася. Только сука он. Я про Сичевского. Теперь будь готов, что станешь у него рано или поздно пособником бандеровцев и личным другом чуть ли не самого Остапа… Ты же местный, правильно?
— Здешний, из соседнего района, — ответил Задура. — В Красную армию добровольцем пошел.
— Ну вот, а ты уже скоро год как участковый тут, а бандеровцы тебя не убили. Чем не повод для такого вот Сичевского написать, что в ряды Красной армии ты записался, выполняя задание руководства ОУН? Смотри, с огнем играешь!
— В первый раз, что ли? Не таких видел.
— Таких, как Сичевский, еще не видел. Ладно, мужики. Журавку есть кому отрабатывать. Дуй, Задура, на свой участок, вот даю тебе Середу в помощь. — Он с минуту подумал, словно взвешивая «за» и «против», потом сказал: — Ну его к хренам, вместе поедем. ПОЦ за нами не попрется, пусть сельсовет с ним валандается. Заодно проверю оперативную обстановку на местах. Так как, Вася, приглашаешь в Ямки?
Конечно, Задура приглашал начальство. А я даже и не сомневался, что Калязин поехал с нами, чтобы держаться подальше от жирного Сичевского. На фронте подобные ситуации сотни раз возникали: припрется из тыла какой-нибудь толстый штабист, особенно если он еще и политработник, а боевому офицеру с таким заводиться — себе дороже. Лучше или молчать и слушать, или, если устал слушать и надоело молчать, найти себе важные дела и оставить штабных с начальством.
И еще, здесь я повторюсь, меня ужасно бесили особисты. Прыщавый лейтенантик из особого отдела НКВД запросто мог испортить жизнь любому командиру, пусть даже у того боевые заслуги, ранения, благодарности и награды.
Словом, не испугался Калязин этого жирного представителя областного центра, но за себя, за свою несдержанность все же волновался. Стукнет Сичевский куда надо — все, сменят мне начальника милиции… А в таких условиях нужно еще бандеровских недобитков ловить.
Мы собирались ехать, когда произошло еще одно небольшое событие, которое вскоре перевернет всю мою тогдашнюю жизнь. Только я об этом еще не знал — просто обратил внимание на молодую женщину, совсем еще девочку, в легоньком сером пальто с опущенным воротником и таком же сереньком, под цвет пальто, берете. На ногах у нее были совсем не женского кроя кирзовые сапоги, но тут я ничего другого не ожидал: даже в городах тогда сложно было встретить осенью женщину в ботиночках или туфлях на высоком каблуке. Пока мы были заняты своими делами и разговорами, она тихонько стояла возле входа в здание сельсовета, чего-то терпеливо ждала и, словно почувствовав, что мой взгляд за нее зацепился, тоже посмотрела на меня, даже ступила несколько шагов вперед.
Теперь нас разделяли десяток метров, но даже с этого расстояния я увидел, какие большие у нее глаза. Ничего больше не существовало вокруг — только эти глазищи, круглые и глубокие; они как магнитом притягивали меня к этой девушке. И захотелось мне вдруг нырнуть в эту бездну, потому что никогда не видел ничего подобного: глаза, правильные черты лица, ямочка на подбородке, а еще коса — толстенная, русая, аккуратно заплетенная, с багрово-красной лентой, она выбивалась из-под края берета. Девушка легким движением перекинула ее через плечо, и коса упала на грудь, выпуклость которой не скрывало даже плохо скроенное, как я теперь только заметил — перешитое из женской шинели пальто. Когда же она заговорила, неотрывно глядя на меня своими глазищами, в голосе я услышал некоторую хрипловатость: или это от природы у нее так, или курит много, или простужена — всякое может быть.
— Здравствуйте, товарищ, — сказала она по-русски, и слух резануло слишком правильное, звонкое, хорошо поставленное произношение. — Мне к вам сказали подойти.
— Ко мне? — я даже ткнул себе пальцем в грудь для уверенности.
— Это же вы едете в Ямки?
— Мы, — согласился я. — Чем могу помочь?
— Так мне ведь в Ямки и нужно, очень-очень срочно! — теперь она зачастила, в голосе появились умоляющие нотки. — Там дети в школе ждут.
— В Ямках? — переспросил я, почувствовав себя почему-то круглым дураком.
— В Ямках, в Ямках! — девушка закивала. — Я здесь с самого утра, наш председатель дров на школу не выписывает, перекладывает на это начальство. — И она кивнула в сторону сельсовета. — Директор наш мне говорит: вы, мол, Елизавета Алексеевна, мерзнете — вы и выбивайте дрова! Можно подумать, только я мерзну! А дети разве нет? Дочь директора, между прочим, тоже в школу ходит, младшая… Старшая уже поехала учиться в Луцк…
— Безобразие, — кивнул я, чтобы как-то поддержать разговор. — Так вы, Елизавета Алексеевна…
— Ой, что вы — просто Лиза!
— Меня Михаилом звать. — Я невольно выпрямился, скорее из пижонства, а не потому, что хотел показать себя эдаким служакой. — Лейтенант Михаил Середа, со вчерашнего дня служу здесь, в милиции, в районной…
— Очень приятно. — И этот ответ показался мне не проявлением вежливости — девушке действительно было приятно познакомиться с новым человеком.
— Так вы, Лиза, учитель? Какой предмет?
— Русский язык… — И после короткой паузы зачем-то: — И литература.
Понятно теперь, почему она так красиво говорит — обучена.
— После университета сразу, — говорила тем временем Лиза, словно отчитываясь мне. — Московский университет, филологический. Когда университет вернулся из эвакуации, из Ашхабада, сразу на второй курс пошла.
— На второй? — на самом деле это мне ни о чем не говорило, но я разыграл удивление, чтобы продолжить разговор.
— Ага! Даже самой теперь вспомнить… не страшно, странно как-то. Папа — профессор, дома книжек куча, сама училась, прошла программу первого курса. Работала на заводе, на оборонном — и училась. — И сразу, будто что-то вспомнив, добавила: — Я москвичка, по распределению. Хотя я сама была не против, вы не думайте: мама в эвакуации умерла, папа в сорок первом пошел ополченцем, когда немцы подходили к Москве, его бомбой, прямо в окопе… — Лиза говорила об этом спокойно, видно, что уже давно пережила все утраты и научилась жить дальше. — Тут жилье обещали отдельное, но пока на квартире разместили. Люди здесь ничего, хорошие, запуганные только. На всех смотрят, как на врагов… Но детей ведь учить надо, как они не понимают…
Может, учительница Лиза еще что-нибудь рассказала бы, да подошел, поскрипывая начищенными до блеска хромовыми сапогами, Калязин.
— Сейчас поедем, Михаил.
Ознакомительная версия.
