Снова всматривался Андрей Аверьянович в лицо Миши Хергиани и не мог оторвать взгляда от его добрых и грустных глаз. Были здесь и портреты других асов альпинизма. Некоторых из них Андрей Аверьянович узнавал среди инструкторов. Портрета Сулавы он не обнаружил и сейчас внимательно всматривался в лица, пытаясь угадать его. Вообще-то инструкторы выделялись в толпе новичков, их отличала дубленая жгучими ветрами и горным солнцем кожа на лицах, скрытая сила и точность в движениях, особая пластичность и уверенность во всем, что они делали.
Так и не угадав, который из инструкторов Сулава, Андрей Аверьянович за ужином спросил об этом.
— Его сейчас здесь нет, — ответил Васо. — В четырех километрах вниз по течению есть небольшое селение, вот он после занятий туда и отправился, там у него родственники живут. Грозу переждет и вернется.
После ужина пошли в комнату, громко именуемую кабинетом начальника учебной части. На двери табличка, на ней все спортивные звания и титулы Васо. Над столом Васо крупно, каллиграфическим почерком на ватмане написано: «Обдумывая человеческие поступки, я всегда начинаю не с того, чтобы смеяться, скорбеть или порицать, а с того, чтобы понять». И подпись: Бенедикт Спиноза.
— Это что же, первая заповедь? — спросил Андрей Аверьянович.
— Первая, — ответил Васо. — Нельзя воспитать альпиниста, не уяснив, что это за человек. Встречаются, например, такие, что очень хорошо подготовлены физически, а в горах теряются. А бывают с характерами завидными, но, увы, в горы не годятся по другим причинам… Бродит по альплагерям на Кавказе одна девушка, страстно влюбленная в альпинизм, знает и умеет все не хуже любого разрядника, а в горы брать ее нельзя: куриная слепота, ночью ничего не видит… Из одного лагеря ее отчислят, она идет в другой… И это у нее не блажь, не упрямство, а истинная страсть.
В «конференц-зале» крутили кино, а за окном лил дождь, такой плотный, что при вспышках молнии не было видно палаток, стоящих в двадцати метрах, только сизая, как сталь, падающая вода. Стена воды.
— Не завидую тем, кто сейчас в палатке у воды, — Андрей Аверьянович зябко потер руки. — А тут уютно, сухо и тепло. Только вот как бы ледник не смыло таким ливнем.
— Ледник у нас надежный, — улыбнулся Васо, — можете не беспокоиться… А помните то дело, из-за которого вы ездили в заповедник, кажется, оно имеет что-то общее с убийством Давида Шахриани?
— Аналогии — штука рискованная. Каждое преступление, в том числе и убийство, индивидуально, на нем лежит печать, отсвет характера преступника. Вот когда ловят рецидивиста, сличая «почерк» его преступлений, там аналогии уместны, а у нас не тот случай… Что-то общее, может быть, только в том, что там я вызвал недовольство народных заседателей, которые сочувствовали подсудимому и собирались определить ему минимальное наказание за превышение предела необходимой обороны, а я, по их мнению, мешал, осложняя участь своего подзащитного. И здесь наш уважаемый Зураб бросил мне такой же упрек: по его версии Алмацкиру выходит мягкое наказание, а я вроде бы действую во вред подзащитному.
— Но там вы были уверены в невиновности Кушелевича?
— Да, но уверенность эта пришла не сразу.
— А здесь?
— После обеда у Гурама я склонен думать, что Алик не виноват.
— У вас появились доказательства? — спросил следователь Чиквани.
— У меня появилась надежда, что мы их добудем. А если уж речь зашла о доказательствах, то и у вас их нет, дорогой Зураб. Есть косвенные улики, только и всего. Нельзя же считать убедительным доказательством кровь на ботинках Алика. Во-первых, вы не доказали, что он был в тот вечер в этих ботинках, во-вторых, это могла быть его собственная кровь — у него тоже вторая группа.
— Если бы то была его кровь, — возразил Чиквани, — он так бы и сказал, что его, а то ведь темнит, говорит, что не знает, откуда она могла взяться.
— Подумает, может быть, вспомнит.
— Подождите, подождите, — сказал Васо. — Вы сказали, что у них одна группа крови и на ботинках может быть кровь самого Алика?
— Да, может быть и так, — подтвердил Андрей Аверьянович.
— Я вот что вспоминаю, — Васо даже встал со стула. — Я же их встречал на турбазе в Бечо, когда они возвращались с вершины. У Алика была поранена рука, бинт пропитан кровью… Когда они приводили себя в порядок, Алик сменил бинт, а старым мыл ботинки.
— Это вы точно помните? — спросил Андрей Аверьянович.
— Разумеется. Именно старым бинтом мыл ботинки.
— Почему же не вспомнил об этом Алик? — задал вопрос Чиквани.
— Не знаю, — развел руками Васо.
— Мог забыть, — сказал Андрей Аверьянович. — Я попросил его покопаться в памяти, может быть, выкопает он и этот бинт. Во всяком случае, у защиты появился весьма важный свидетель.
Сообщение о новом свидетеле следователь Чиквани принял спокойно.
— Что ж, — он улыбнулся снисходительно, — вас много, а я один… — Помолчал и сказал: — А Сулава сегодня уже не придет.
Утром лагерь кутался в туман. Он то редел, открывая зеленые склоны и язык ледника, то снова уплотнялся так, что в нем скрывались ближние палатки.
К завтраку Сулава не пришел, но к началу занятий появился, словно вынырнул из тумана. Васо пригласил его в свой кабинет. Здесь сидели следователь Чиквани и Андрей Аверьянович.
— Садись, — пригласил Чиквани Сулаву, — поговорим.
Андрей Аверьянович, стараясь не показать пристального интереса, посматривал на инструктора. Сулава был высок, строен, широкоплеч. Крупный орлиный нос и широко расставленные круглые глаза придавали ему сходство с хищной птицей. Литой, как ядрышко, круглый подбородок выступал вперед. Андрей Аверьянович испытал разочарование: он почему-то полагал, что у Сулавы будет широкий подбородок и крупные губы. Как у того незнакомца в пастушьей шляпе, который угрожающе предупреждал его возле дома Николоза Цихели.
— Ты знал Давида Шахриани?
— Знал, — ответил Сулава.
— Давно?
— С тех пор, как он стал заниматься альпинизмом. — Сулава подумал. — Лет семь.
— Ты бывал с ним у Гурама?
Сулава опять подумал.
— Бывал, — наконец ответил он.
— Что вы делали у Гурама?
— Дом смотрели, разговаривали. Гурам человек бывалый, с ним есть о чем поговорить.
— А может, какая-нибудь определенная цель у вас была?
— Да никакой особой цели не было, просто заходили — посмотреть, поговорить.
— Ты вчера за перевалом был? — прямо спросил следователь Чиквани, в упор глядя на Сулаву.
— Вчера? — переспросил тот.
— Да, вчера.
— Нет, не был.
