Уже на второй день после свадьбы он рассказал мне, как обломил обе спички и потому сам определил решение «судьбы».
– Делаю вам официальное предложение, – сказал Олег. – Свадьба через полтора месяца, после «госов». Все детали предлагаю обговорить наедине.
Тут Ольга надулась, но пришел Петя. О предложении Волкова не вспоминали.
Он сам об этом напомнил.
– Вы слишком торопитесь, Олег. Нельзя же так, право…
– Хорошо. Я подожду. До завтра.
И завтра он действительно пришел. Стал снова меня уговаривать. Я молчала, а он говорил, говорил, и слова его словно обволакивали, дурманили голову… Никогда он больше не был таким красноречивым…
А ведь Волков мне совсем не нравился, правда, потом я, кажется, даже любила его…
Потом, тогда… И все это в сочетании со словом «любовь», в сочетании с личностью моего бывшего мужа, обнимающего меня сейчас на правах всего лишь партнера по танцам…
А как я думаю о нем сейчас?
…Не могу сказать, что чувства никакого к Волкову у меня не осталось. Да, в тот день, когда начинался последний рейс, я поняла, что больше не люблю Олега. А может быть, и не любила вовсе… Кто сумеет обозначить критерии любви?.. Немало было попыток, но общее определение этого чувства осталось за пределами человеческих возможностей.
Волков ушел в море, и я готовилась сказать ему все, когда он вернется.
Нет, о Станиславе не могло быть и речи. Мне хотелось попросту остаться одной и все переосмыслить, поглядев на нашу жизнь со стороны.
Но Волков вернулся иначе.
А потом я обязана была ждать его оттуда. Он продолжал быть моим мужем и отцом моей дочери тоже. Я приготовилась ждать и не сумела дождаться…
Разумом все оправдаешь… Ждать восемь лет, чтобы встретить у тюремных ворот нелюбимого человека? Разумом все приемлешь, он пересиливает, когда сердце уже замолчало. Только вот совесть человеку трудно убить. Ведь я оставалась для Волкова очень близким и родным существом, он верил мне, и вера эта поддерживала в нем волю…
«Казнись, казнись, милая, – подумала я, – заслужила, подружка… Волкову потяжелее было… И подумай над тем, как будешь относиться к нему теперь, ведь все равно не чужой он тебе человек».
Никому не говорила о том, что мучало меня все годы нашей жизни с Олегом. Да никто бы этого и не понял.
Нет, не приняли бы моего смятения, осудили бы единогласно. Пыталась намекнуть Олегу, но он намека не понял, а разъяснить ему не решилась.
Уж очень он был неуязвимым, и часто мне казалось, будто может Олег вполне обойтись и без меня.
Уже без него, перечитывая Льва Толстого, нашла такие слова:
«…Несмотря на все его старания быть постоянно наравне со мной, я чувствовала, что за тем, что я понимала в нем, оставался еще целый чужой мир, в который он не считал нужным впускать меня, и это-то сильнее всего поддерживало во мне уважение и притягивало к нему».
Эти слова объяснили мне многое из того, что было раньше непонятно. Да, у Олега был свой мир, большой и, видимо, интересный, у него было море, которого я не знала, и оно заслоняло меня.
Этот мир был чужим для меня, он отнимал мужа, а мне Олег был нужен. Мне хотелось опекать Волкова, заботиться о нем, нянчиться наконец, что ли… Но он был слишком сильным, чтобы позволить мне это, а я не могла примириться со второй ролью в семье.
Пока мы были вдвоем, это ощущение становилось все тягостнее и тягостнее. Он уходил в рейс, а я оставалась одна. Знаю, что есть и такие жены, которые не дождутся, когда корабли их мужей отдадут швартовы.
Нет, я ждала его с моря. А ожидание – тягостное состояние для человека. Считаешь дни, недели, потом снова дни и даже часы. Ждешь радиограммы или письма с плавбазой, тщетно до самого утра призывая сон. Потом короткий мир жизни вместе, и снова голос мужа: «Отдать швартовы!» – и снова ожидание.
Дочка все изменила, и останься она жить, кто знает, может быть, стала бы я примерной женой моряка, нашла бы счастье в детях, в домашнем очаге. Но не дано мне было этого счастья…
Нельзя, чтоб муж все время уходил из дому. В море, в пустыню, в тайгу – все равно куда; нельзя, чтоб жизнь прошла в разлуках, не заполненных ничем, кроме ожидания.
Я хотела рожать детей, кормить их грудью, стирать пеленки и готовить мужу обед, каждый день готовить, а не раз в полгода, когда он возвращается с моря. «Отсталая баба, обывательница», – скажете. Ну и пусть!
…Когда появилась дочка, я перенесла на нее все то, в чем не нуждался, как мне казалось, Волков. Теперь, после встречи на нашей улице, я засомневалась в своей правоте. Но сделанного не исправишь.
Это могла бы сделать Светка. Наша жизнь с ее рождением стала иной. Пусть Олег по-прежнему уходил в море, пусть… Теперь я ждала его не одна, со мной оставалась частица моего и его «я», и так было легче.
…В любви каждой женщины есть что-то материнское. Но Олегу опека была не нужна. А Станислав был слабее его. Об этом я знала давно и знала, что он любит меня. Решевский молчал, и только глаза его выдавали…
– О чем ты думаешь, Галка? – спросил вдруг Олег. – Если что-нибудь по части угрызений, то совершенно напрасно: я освободил тебя тем письмом.
Хотелось ответить ему резкостью, но нужные слова не приходили, и я промолчала, лишь неопределенно повела плечом.
Когда его осудили, ко мне вышел адвокат и сказал, что муж отказывается подавать кассационную жалобу в вышестоящую судебную инстанцию.
– Просит свидания с вами. Уговорите его. Дело-то сложное. У нас есть кое-какие шансы.
Волкова привели в комнату для свиданий. Он сел, поднял голову, силился мне улыбнуться, но улыбка вышла кривая, скорее гримаса. Выглядел Олег подавленным, но казался таким лишь мгновенье. Оно прошло, и передо мной сидел тот же подтянутый и невозмутимый Волков. Он заговорил глуховатым голосом, слегка покашливал:
– Не бери в голову, Галка. Восемь лет – не так уж много. Одна десятая того, что собирался прожить. Скоро меня отправят. Передач не надо. Оттуда напишу, сообщу новый адрес. Постарайся обо мне не думать. Живи. Как жить – совета не даю, не имею права. Сейчас я ни на что не имею права… Так уж получилось. Если в чем виноват – прости. Я этого не хотел.
Я порывалась что-то сказать, слезы застилали глаза, но он сказал еще несколько незначащих фраз и поднялся.
– Время не вышло, – сказал надзиратель.
– Нам больше не нужно, – ответил Волков, и надзиратель удивленно поднял брови, с интересом посмотрел на него.
Олег шагнул вперед, обнял меня, осторожно поцеловал в лоб, повернул и подтолкнул к двери.
– Иди, Галка, – негромко сказал он, – иди и попробуй обо мне забыть…
