Вот эта эпитафия. Она имеет два достоинства – краткость изложения и верность содержания.
C-git dans une paix profonde
Cette dame de Volupte,
Qui, pour plus grande sdrete,
Fit son paradis en ce monde.
Под камнем сим лежит жена,
Когда-то жрица сладострастья;
Для большей верности, она
Жила на свете в полном счастье.
Графиня Веррю оставила после себя сына и дочь, которых герцог Савойский признал своими детьми. Сын умер в ранней молодости, не быв женатым; дочь вышла замуж за принца Кариньянского, потомки которого и до сих пор царствуют в Сардинии.
Говоря о графине Сен-Себастьен, мы сказали, что через свою любовную связь с королем Виктором-Амедеем II она должна была сопровождать его в Шамбери – место, выбранное им для своего уединения, а из Шамбери – в тюрьму. Скажем, каким образом, будучи еще на престоле 1 сентября 1730 года, Виктор-Амедей заключен был 8 октября 1731 года в тюрьму, то есть спустя год после добровольного отречения от престола в пользу сына Карла-Эммануила. Это потому, что, подобно Карлу V и Христине, он тотчас после того, как сложил с себя корону, стал сожалеть, что отрекся от престола, и пытался снова им завладеть, то есть силой или изменническим образом отнять его у сына. Эта попытка ему не удалась: в ночь с 28 на 29 сентября Виктор-Амедей был по приказанию своего сына арестован в замке Монкалье и отправлен в замок Риволи. Что касается супруги его, графини Сен-Себастьен, то она была сослана на границы Пьемонта.
В то время как сын арестовывал в Сардинии своего отца, в Пруссии отец арестовывал своего сына.
13 сентября 1730 года Фридрих-Вильгельм II, сын того Бранденбургского курфюрста, который сделал Пруссию королевством и объявлен был королем ее 18 января 1701 года, отдал приказание арестовать своего сына за то, что последний, по согласию с графом Каттом, хотел, против воли отца, бежать из Прусского королевства.
Принц и граф Катт, его сообщник, были заключены в тюрьму. В это же время герцог Орлеанский, соскучась бесполезной борьбой, которую ему приходилось выдерживать против Флери, решился удалиться от государственных дел и совершенно посвятить себя Богу.
Вследствие этого он подал королю прошение, в котором просил уволить его от должности генерала от инфантерии. Король принял его просьбу и упразднил вместе с тем эту должность.
Эта самая должность, упраздненная еще в 1639 году, после смерти герцога д'Епернона, была возобновлена в 1721 году для герцога Орлеанского, бывшего в то время герцогом Шартрским.
Что касается Людовика XV, то во время всех описанных нами событий единственным и любимым его развлечением – после охоты, церемониалов, слушания обедни и придворных выходов – было рассаживать латук (laitue) и другие растения в своем маленьком саду, который подарил ему от себя на память министр Флери, и смотреть, успешно ли они растут.
Упомянув о Флери, мы забыли сказать где следует о возведении его в звание кардинала.
Указ о его кардинальстве был подписан королем 11 сентября 1726 года.
Глава 5.
1732 – 1733.
Состояние двора. – Людовик XV и королева. – Девицы Шароле, Клермон и Сан. – Графиня Тулузская. – Описание королевской охоты в окрестностях Рамбуйе и Сатори. – Вольность в разговорах. – Ла Пейрони, лейб-хирург двора, и девица Клермон. – Поступок Флери. – Интриги придворных. – Тост короля. – Беспокойства Флери. – Герцог Ришелье. – Госпожа Портайль. – Люжак. – Приказ о выдаче госпоже Портайль пенсии. – Камердинеры его величества. – Госпожа де Мальи. – Дом дворян Нель. – Любовь короля. – Его застенчивость. – Ошибка королевы. – Герцог Ришелье. – Первое свидание. – Флери старается устроить второе. – Госпожа де Мальи одерживает победу, – Ее портрет. – Янсенисты.
К 1 января 1732 года, то есть в эпоху, в которую мы теперь вступаем, двор Людовика XV представлял картину самых невинных и простодушных нравов.
Если Людовик XV и был кому обязан в этой чистоте своих нравов, то это регенту, человеку развращенному, погрязшему в пороках, который сумел предохранить юного короля, своего питомца, отданного под его защиту и покровительство, от той развратной жизни, которую сам вел. И как, должно быть, была довольна своей судьбой та бедная принцесса, которая была привезена из старого командорства Германии для того, чтобы сделаться королевой Франции, когда видела, что она была в одно и то же время женой и любовницей своего августейшего супруга! Мария Лещинская была для Людовика XV лучшей и красивейшей из всех окружавших его женщин, и плодовитость ее ясно доказывала согласие и взаимность супружеской любви. Через девять месяцев после вступления своего в брак с королем она родила, во-первых, дочь, затем, в следующий год, двух дочерей, потом сына, названного дофином, по случаю рождения которого давалось столько праздников, потом герцога Анжуйского, который родился на свет для того, чтобы укрепить за старшей ветвью королевского дома право наследовать престол Франции. За пять лет пять детей, тогда как отцу этого большого семейства не было еще и двадцати одного года!
И при всем этом король жил среди забав и удовольствий, среди любовных интриг. Все эти интриги, сплетаясь, составляли как бы род сети, в которую попадалось сердце каждого, исключая сердце короля: Мария Лещинская была для него единственной любовью, охота – единственным его удовольствием.
Охотничьи поезды времен молодости Людовика XV со всеми этими кокетливыми амазонками, принимавшими в них участие, имели в себе что-то волшебное, баснословное. На охоте короля обыкновенно присутствовали принцессы Шароле, Клермон, Сан, графиня Тулузская, славившаяся своей красотой, все те героини талантливой кисти Ванлоо, которых он сохранил для нас живыми через сто лет после этой баснословной эпохи, – все те охотницы, влюбленные, как Калипсо, и не так целомудренные, как Диана, которые объезжают леса – Рамбуйе, Венсеннский, Булонский, Версальский и Сатори не в колясках, как то делали Монтеспан и Ла Вальер, но на лошадаях, напудренные, убранные в жемчуг и рубины, одетые в богатые амазонские платья, с тонкой зашнурованной талией, с маленькой треугольной шапочкой на голове, кокетливо наклоненной на правое ухо, с длинными шлейфами, касавшимися земли, которые, однако, не скрывали хорошенькой ножки, вооруженной маленькой золотой шпорой.
Но эти охоты, нужно заметить, не всегда проходили благополучно: олени и кабаны дорого продавали свою жизнь знатным охотникам, преследовавшим их с оружием в руках. На одной из этих охот был убит граф Мелен, обожатель девицы де Клермон, но на хорошенькую принцессу смерть графа так мало подействовала, что герцогиня Бурбонская решилась даже сказать на другой день королеве:
– Не думайте, чтобы принцесса Клермон заметила, что обожатель ее умер… Она сделала вид, что ей все равно – жив он или нет!
Затем, по возвращении с охоты, кавалеров и дам встречали во дворце новые удовольствия – шумные и веселые ужины и картежная игра, продолжавшаяся далеко за полночь, игра более серьезная и азартная, чем во время дня, где золото лилось на столы обильной рекой. Король был такой же охотник до карт, как и предок его Генрих IV, только Генрих IV всегда выигрывал, а Людовик XV иногда был в проигрыше. В последнем случае король относился к своему министру Флери. Флери хотя и ворчал, но не мог отказать в уплате кому следует проигрыша короля, ибо рассчитывал, что для его честолюбия гораздо полезнее, если король будет проводить время на охоте и за карточным столом, нежели заниматься государственными делами.
Заметим здесь, что во всех этих собраниях господствовала большая вольность как в обращении, так и в словах. Подобная вольность была в большой моде в ту эпоху. Принцесса Палатинская и герцогиня Бургундская первыми подали пример называть все предметы по их настоящим именам, хотя и не всякий предмет можно назвать в образованном обществе настоящим его именем.
Приведем здесь читателю пример вольности в разговоре того времени.
Однажды вечером, по возвращении с охотничьей прогулки, одна из дам, будучи беременной, почувствовала первые боли родов, что означало скорое разрешение ее от бремени. Все испугались. Это случилось в Ла Мюетте, и потому даму невозможно было тотчас отвезти в Париж и даже, быть может, не имели времени послать за доктором. Король был в большом беспокойстве.
– Ax, Боже мой! – воскликнул он. – Если, как говорят, этой даме нужна скорая помощь, кто же возьмется быть ее акушером?
– Я, государь, – отвечал ла Пейрони, придворный лейб-хирург, находившийся при этом случае. – Мне не раз случалось принимать новорожденных.
– Да, – возразила девица де Шароле, – положим так, но это дело требует практики… А вы, может быть, от нее отстали?
– О! Не беспокойтесь, сударыня, – отвечал ла Пейрони, оскорбившись замечанием девицы Шароле. – Мы не забываем вынимать!..
