— С ней ничего не случится. Или ты не доверяешь собственным людям?
— Прекрати.
— Только две вещи заставляют так смотреть на кого-то. Одна — страх. А другая…
— Я пришел к тебе не ради насмешек.
— Глупый мальчик, я вовсе не смеюсь над тобой.
— Предостерегаешь? Ты делаешь это всегда, и каждый раз в твоих предостережениях одни угрозы.
Багра хмурится, приближаясь к огню. Дарклинг ловит это движение краем глаза.
— Сколько еще лет ты предпочтешь мерзнуть и стареть?
— Ровно столько, сколько понадобится тебе, чтобы понять, что это не так ужасно.
— Смерть, не наш удел, так к чему выбирать жизнь немощную и жалкую?
— Не называй мою жизнь жалкой, мальчик.
— Твоя жизнь — жалкая.
Старуха смеется, протягивая руки к пламени. Специально так, чтобы он видел. Дарклинг раздраженно закатывает глаза, отворачиваясь обратно к окну. Бросает больше презрительный взгляд на нетронутую чашку, что ему подала Багра, когда он только вошел. Содержимое давно остыло, но он так и не притронулся к нему.
— Я пришел обрадовать тебя. Завтра Мал покидает дворец, несомненно к твоему удовольствию.
Старуха криво ухмыльнулась, но что-то в глазах собеседника заставило ее насторожиться. Она не выдала этого, бросив одну из своих обидных фраз.
— Избавляешься от соперника?
— Он мне не соперник.
— Но твоя заклинательница ради него отказалась от своего дара. Или она тебе не сказала?
Не сказала. Дарклинг сжал кулаки, но лицо не дрогнуло. Его слово будет последним в этом споре, он уверен.
— Я отправляю его в Цибею.
Багра вскочила, и ее трость с глухим стуком упала на пол.
— Собрался охотиться за детской сказкой?
Дарклинг торжествующе улыбался, подходя ближе, поднимая и протягивая трость. Старуха принимать ее не спешила.
— Мы оба знаем, что олень — не сказка.
— И ты уверен, что мальчишка найдет его?
— Подобное притягивает подобное, помнишь? Ты знаешь чья в нем кровь и чья сила.
Глаза Багры грозно сузились, разглядывая молодое лицо. Она склонила голову, глядя снизу вверх, но все же будучи на равных.
— А Алина знает?
Каменная маска дрогнула, и губы, скривленные в презрительной улыбке, вытянулись в тонкую линию. Старуха победно улыбнулась.
— Расскажешь ей?
Он молчит.
— Расскажешь правду? Что собираешься надеть на нее ошейник, отобрать ее силу и сделать своей ручной зверушкой?
Ни единого слова.
— Что значит твое молчание, мальчик? Ты собираешься молчать так же, когда убьешь ее любимого Мала, в котором течет твоя кровь?
В углах зашевелились тени, наползая все ближе, становясь гуще. Багра тихо рассмеялась, наблюдая за ними.
— Ты считаешь, что знаешь все, старуха. Считаешь, что знаешь меня, и знаешь что ты сильнее, — голос Дарклинга сорвался на зловещий шепот. — Но это не так. Тебе не тягаться с моей силой. И клянусь тебе, сколько бы ты ни пряталась в своей жалкой хижине, я заставлю тебя это увидеть.
Он резко развернулся, но на запястье тут же сомкнулась жилистая рука, разворачивая обратно. Хватка была крепкой, вовсе не как у старухи.
— Ты никогда не слушаешь меня, и в этот раз тоже не станешь. Но, сын, — он только сильнее дернул руку, пытаясь освободится от цепких пальцев, — иногда сказки должны навечно оставаться сказками.
Багра разжимает руку, позволив ему уйти. Дверь громко хлопает, что склянки дрожат.
Чашка с остывшим чаем все так же стоит у окна, когда женщина занимает место Дарклинга, глядя ему вслед.
Он зол. Разъярен.
Застывает глядя на озеро.
Алина с Женей слишком заметны на фоне остальных гришей. Они громко смеются, катаясь на коньках, и Дарклингу даже кажется, что он может слышать только их смех.
Алина выглядит невероятно счастливой и умиротворенной. Иногда она такая рядом с ним.
Она такой была вчера.
Сидела в широком кожаном кресле в его комнате. Без кафтана, в простой рубашке, поджав под себя ноги. Она читала какую-то книжку с теорией, а он сердито хмурился, разглядывая карты, и перечитывая шпионские доносы.
Присутствие Алины было незаметным. Сжавшись с книгой в кресле, она ничем не напоминала о себе, даже шумным вздохом. И все же, если бы ее не было, все было бы совсем иначе.
Дарклинг как-то потерял тот момент, когда ее присутствие стало необходимым. Настолько, что, когда она не приходила, работать становилось невозможно.
Впрочем, иногда работать было невозможно и с Алиной.
Точно как теперь, когда она сонно потягивалась, отложив книгу. И он уже не мог думать, ни о чертовых фьерданцах, ни о ненавистном Шухане. Мог только смотреть на зажмуренные глаза и вытянутые руки. И улыбаться.
— Что?
— Если уснешь в кресле, ни один целитель не поможет унять боль в спине.
Алина смеется, откладывая книгу.
— Это тонкий намек, что мне пора уходить?
— Нет.
Девушка встает, разминая затекшую шею и подходит к огромной карте, на которой тысяча карандашных пометок и полный хаос из разноцветных фигурок. Ведет пальцем по наизусть выученным названиям и ориентирам. От Сикурзоя к Ос Альте, и дальше… Балакирев, Раевость, Петразой, и…
— Мал сказал, что едет в Цибею по твоему приказу.
— Там есть дело, которое только ему под силу.
— Найти оленя?
Если он и встревожился, то виду не показал.
— Да.
— Почему ты мне не рассказывал?
— А почему ты не спросила? Ведь наверняка давно знала.
— Это плохой ответ. — Дарклинг кивает, отводя взгляд. — Значит, моей силы все же недостаточно, да?
Может все дело в тусклом свете свеч, но на мгновение в уголках ее глаз блеснули слезы.
Дарклинг в один шаг оказывается так близко, что не остается места даже для глубокого вдоха.
Берет ее лицо в свои руки, заставляя смотреть только в глаза.
— Твоя сила — мое чудо и величайший мой дар.
— Тогда зачем ты ищешь усилитель?
Ее глаза ищут ответов в его.
Девочка, ты бы сбежала, если бы знала правду…
На правду он не способен, не теперь, когда ее губы всего в нескольких дюймах.
— Я боюсь одиночества.
Полуправда, он столько лет в ней тонет…
Но целует Алину. Глубоко, со всей страстью и желанием, которое душило каждый вечер, когда он смотрел на нее, свернувшуюся в кресле.
Секунда замешательства и она отвечает. Зарывается пальцами в волосы, прижимается телом к крепкой груди…
Дарклинг ненавидит себя сильнее с каждым касанием мягких губ, понимая, что желание целовать ее — ничто, по сравнению с желанием заставить не задавать вопросов.
Он никогда не чувствовал вины, играя с людьми, их сердцами и судьбами. Дергая за ниточки нервов, как кукловод, манипулируя и подчиняя.
Но теперь…
Алина не уходит, не отталкивает, когда он наконец прекращает поцелуй. Ее губы раскраснелись, и за зрачками почти не видно радужки.
Должен ли он что-то говорить? Он не знает правильных слов…
Теплая ладошка ложится Дарклингу на лицо. Тонкие пальцы легко водят по вечерней щетине, а прохладный нос тыкается в неглубокую ямку между ключиц.
— Я тоже боюсь одиночества.
Стоит наверное сказать, что он сделает все, чтобы уж этот страх точно ушел навсегда…
— У тебя есть Мал.
Дарклинг чувствует, как Алина напрягается в его объятиях. Но когда она поднимает глаза, он видит только мягкую улыбку.
— А еще Женя. И Надя с Марией. Но ведь я не с ними, а с тобой сейчас.
— Почему?
Алина смеется, и ее улыбка такая яркая, что затмила бы даже ее собственный свет.
Она все еще такая, особенная, когда, заметив вдалеке черный с золотом кафтан, останавливается посреди замерзшего озера, не обращая внимания на удивленно глядящую на нее подругу.
Дарклинг думает, что навряд выглядело бы странно, если б он подошел к ним. Просто… спросить что-то. Напомнить, что вечером праздник.
Посмотреть на нее, просто посмотреть.
Он делает всего шаг…
И прямо в плечо прилетает огромный снежок, разбившись в дребезги, и обдав лицо холодным снегом.
