затянутая в толстую кожу. Короткая арбалетная стрела звякнула о сталь, срикошетив от маленького щита, пристегнутого к предплечью телохранительницы. Она скакнула вперед, готовая прикрыть их обоих.
Канте сосредоточился на лучниках в окнах.
Рами укладывал на землю тех, что были вооружены мечами.
Битва продолжалась, казалось, целую вечность.
Канте поймал себя на том, что уже задыхается, и вытер пот со лба. Пальцы у него болели, плечи жгло как огнем. Порывшись в своем колчане, он обнаружил, что тот пуст. У Рами тоже закончились ножи, и ему пришлось подхватить с булыжников кривой меч.
Канте рискнул бросить взгляд на своего друга и прочел в его глазах страх, подтверждающий его собственные опасения.
«Мы не сможем победить…»
И тут всеобщее внимание привлек громкий треск слева. Лошади вставали на дыбы и фыркали, вскидывая бронированные головы. Мимо второй кареты промчался боевой фургон. Прежде чем это произошло, Канте увидел, как Пратик запрыгнул на его крышу со второй кареты. В каждой руке чааен держал по топору. Судя по всему, ему удалось освободить экипаж от груза мертвых лошадей и наконец убрать его с дороги.
Бронированный боевой фургон с грохотом приближался к опрокинутой карете принцессы. Лучники в нем стреляли во все стороны, оттесняя нападавших.
Огромная повозка под стук копыт резко остановилась. Сбоку ее открылась дверца, за которой обнаружилась обитая сталью кабина, упрятанная под открытой боевой палубой.
При виде подкрепления Рами повернулся к опрокинутому экипажу. Аалийя скорчилась где-то глубоко под ним. Несколько ее чааен-привязанных пристроились рядом с ней. Остальные были вроде мертвы, прикрыв Просветленную Розу собственными телами.
На помощь Рами пришел Канте. Он помог уцелевшим чааенам подняться и двинуться с места, в то время как Рами освободил свою сестру от мертвых. Они поспешили к фургону, где солдаты затащили их внутрь.
Канте протянул было руку, чтобы помочь Аалийе подняться в кабину. Она оттолкнула его, глядя куда-то мимо его плеча, как будто он не был достоин даже ее взгляда.
– Не прикасайся ко мне! – буквально выплюнула принцесса по-халендийски, явно все это время умея говорить на его языке.
Канте даже отпрянул.
Рами поморщился и помог сестре забраться в фургон. Пропуская следом Канте, он виновато пожал плечами:
– Она очень напугана.
Принц поймал на себе пристальный взгляд Аалийи, прежде чем та отвернулась. На лице у нее отражался вовсе не страх. Он легко узнал это выражение лица.
«Ненависть…»
Канте вздохнул и полез следом за ней, в меру сил принимая свою судьбу.
И в этот момент возле самого его уха свистнула шальная арбалетная стрела – достаточно близко, чтобы сбрить несколько прядок волос. Он нырнул в сторону и посмотрел туда, откуда стреляли. На улице появилась какая-то новая фигура. Стоящий там мужчина опустил свое оружие и бесстрашно выпрямился во весь рост, открыв солнечному свету свое смуглое лицо. Его сильные черты – твердую челюсть, широкие скулы – можно было бы счесть красивыми, особенно яркие фиалковые глаза, редкие и столь ценимые среди клашанцев. Единственным изъяном был шрам, который тянулся от брови к щеке и пересекал белую краску над левым глазом.
Пристальный взгляд мужчины был устремлен на Канте. Выражение лица его тоже было легко прочесть.
«Опять ненависть…»
Фигура подняла руку и резко опустила ее. По этому сигналу атака закончилась. Свист стрел и щелканье арбалетов смолкли. Противники разбегались во все стороны, растворяясь в тенях. Мужчина, явно главарь, повернулся и не спеша последовал за остальными.
– Давай быстрей! – поторопил Рами, протягивая Канте руку.
Ухватившись за своего друга, тот позволил затащить себя внутрь фургона. Рами подвел его к скамейке. Канте тяжело опустился на нее, измученный во всех смыслах этого слова. Закрыл глаза, представляя себе ту фигуру на улице.
И только тут вспомнил одну деталь. Когда Аалийя оттолкнула его руку, она смотрела мимо плеча Канте – в ту же сторону. Тогда он думал, что она слишком пренебрежительно относится к нему, чтобы счесть его достойным своего взгляда. Но, судя по всему, Аалийя тоже заметила предводителя налетчиков на улице.
Канте покачал головой, слишком ошеломленный, чтобы все это как следует осмыслить. Наверняка он знал лишь одно – представив себе выражения лиц, которыми обменялись Аалийя и мужчина со шрамом, и смирившись с неизбежным.
«Похоже, я делаю то, что у меня получается лучше всего. – Он громко вздохнул. – Наживаю себе еще больше врагов».
Часть III
Кинжалы на ветру
Знайте же! Бренчанье лиры барда способно пробудить воспоминания, всколыхнуть кровь, дать волю слезам. Проникает оно в слушателя мягко и нежно. Но обуздывающий напев – что звучит столь сладко для слуха – преострым клинком вонзается в плоть и кости! Он не обволакивает, он хватает! Сей напев – это крепко стиснутый кулак в черепе, не оставляющий места для мыслей, воли или мечтаний. Лучше воткнуть нож себе в ухо, чем внимать этой песне сирен!
Взято из проповеди хаприйского священнослужителя Клеа джа Раана III, последователи которого отрезали языки сотням певцов, владеющих обуздывающим напевом; некоторые утверждают, будто он и сам был одарен по этой части, используя свой собственный напев, чтобы склонить непокорных к исполнению своей кровавой воли
Никс сидела, скрестив ноги, в сумраке нижнего трюма «Пустельги». Глаза она держала закрытыми, хотя не то чтобы там было на что смотреть. Ламповое масло на борту летучего корабля ценилось не менее запасов быстропламени. Освещала это обширное и гулкое пространство лишь пара фонарей, один из которых успел реквизировать Джейс.
Ее друг сидел рядом с ней, склонившись над лежащим у него на коленях фолиантом – текстом, добытым им в каюте, которую он делил с алхимиком. Читая, Джейс что-то бормотал себе под нос, что Никс всегда находила умилительным – как будто он о чем-то спорил с давно умершим автором этих строк. Джейс стремился получить дополнительные знания о том, что может ожидать их за пределами Драконьего хребта, но она подозревала, что ему еще и требовалось хоть как-то отвлечься от более непосредственной опасности.
Никс вполне могла это понять.
Мгновение назад из корабельного возвещателя – системы металлических труб и рупоров, протянувшихся по всему кораблю, – до них донеслась весть: меньше чем через колокол они доберутся до гор. Дарант приказал всем членам экипажа занять свои места. Всем остальным следовало сидеть в своих каютах и не высовываться – не столько ради их собственной безопасности, сколько для того, чтобы не путаться у остальных под ногами.
Никс уже заранее решила переждать бурю и переход через горы в трюме. Ей хотелось быть поближе к Баашалийе и Кальдеру, чтобы успокоить эту пару во время грядущей встряски. Джейс уже сообщил об этом ее намерении Грейлину, когда поднимался наверх за своей книгой. Она была удивлена, что вместе с Джейсом не вернулся и рыцарь, чтобы присматривать за ней. Но у Никс уже имелся страж, гораздо сильней любого из мужчин. В нескольких шагах от них стояла Шийя, не двигаясь и даже не дыша. Она вновь превратилась в статую – в фигуру, отлитую из бронзы.
А еще Грейлин наверняка знал, что любая эвакуация с корабля обязательно будет проходить через этот трюм, где он сможет легко забрать ее. Две крошечные спасательные шлюпки «Пустельги», ее миниатюрные версии, были установлены именно здесь, в кормовой части трюма, их надменно вздернутые носы были направлены к откидным дверям, открывающимся прямо в небо. Если «Пустельга» окажется под угрозой, эти две летучие лодочки будут единственным средством покинуть корабль.
Ожидая, Никс тихонько напевала, и напев этот пока что был слышен только ей одной, поскольку представлял собой лишь легкую вибрацию горла и дыхания. В то время как Джейс проводил часть дня, упражняясь в боевых искусствах с Грейлином и Дарантом, Никс оттачивала свой контроль над обуздывающим напевом – даром, который был у нее в крови и передавался из поколения в поколение.
Полгода назад она выяснила, каков
