— Что, ребята, исполнили все мои приказания? — спросил Ватан.
— Исполнили, капитан. Макромбиш и Бонкорбо не спускают глаз с пажа, но сказать вам ничего нового еще не можем; проклятый не возвращался в Монтобан, и они тоже.
— В таком случае спокойной ночи, ребята!
Десять минут спустя все трое храпели так, что стены дрожали.
Проснувшись на другое утро, Оливье увидел, что Мишель Ферре уже готов подать ему платье.
— Что нового, Мишель? — спросил он.
— Ничего, монсеньор… Ах, да! Паж явился; он тут, у дверей.
— А, явился наш беглец! Не ранен он?
— Он-то?.. Паж? Нет, монсеньор! Он весел, как зяблик, и не думает даже о том, что ему может достаться за его проделку.
— Молодость, Мишель! Надо извинить его.
— Как угодно, монсеньор; мне все равно. И Мишель ушел, ворча по обыкновению.
Вслед за ним вошел Клод Обрио — свежий, хорошенький, веселый.
— А, наконец-то явились, милостивый государь! — встретил пажа Оливье, притворяясь, что сердится на него.
— Да, я вернулся, монсеньор, — отвечал паж, лицемерно опуская глаза.
— Можно узнать, где вы были? Разве преданный паж бросает своего господина в битве, не заботясь даже узнать, что с ним?
— Я, конечно, виноват, монсеньор, но, Бог свидетель, я думал сделать лучше.
— Бросив-то меня?
— Я не так выразился, монсеньор.
— Так объясните откровенно, что случилось… Ты ведь знаешь, дитя, — прибавил он, помолчав немного, — что я тебя люблю и ищу только чем бы тебя извинить. Ну, говори!
— Монсеньор, я знаю, что вы всегда были очень добры ко мне; мне только жаль, что я до сих пор не мог доказать вам мою благодарность, но надеюсь, скоро буду иметь эту возможность.
— Что ты хочешь сказать?
— Пока ничего, монсеньор, но потом увидите. Я вам сейчас скажу, для чего я вас бросил, как вы говорите. Когда мы уезжали из Кастра, я заметил одного подозрительного человека; герцог де Роган долго с ним говорил наедине и дал ему кошелек с золотом. С тех пор я все слежу за этим человеком; не понимаю, почему мне показалось, что поручение, данное ему герцогом, должно было касаться вас.
— Меня? Полно, что ты!
— Выслушайте дальше, монсеньор. Этот человек все шел с отрядом господина де Бофора; когда мы подошли к линии королевских войск, я не мог выдержать, монсеньор, отправился отыскивать его и после долгих розысков нашел между множеством трупов, наваленных один на другой. Он уже давно умер; я нашел у него в секретном кармане обрывок письма. Вот он. Прочтите, монсеньор!
Граф с отвращением взял смятый, запачканный кровью листок бумаги и, едва успев пробежать его глазами, побледнел, зашатался и чуть не упал.
Вот что говорилось в письме:
Дорогая моя! Единственная женщина, которую я люблю! Мне невыносима разлука с тобой, хотя мы виделись всего несколько дней тому назад. Посылаю тебе это письмо с верным человеком; когда ты его получишь, граф дю Люк уже будет в битве. Мне жаль его, бедного; у него прекрасное, благородное сердце, но он слишком поддается ревности. Он еще молод и не понимает, что женщина, которая любит, не может изменять. У меня с ним был длинный разговор, но не привел ни к чему. Надеюсь при первой встрече лучше это уладить. Если он будет у тебя, обойдись с ним гордо, без презрения и вежливо, но не надменно, а главное, старайся не делать никакого оскорбительного намека, который мог бы повести к ссоре.
С каждым днем люблю тебя больше, потому, конечно, что и ты меня любишь. Весь твой
Генрих де Роган
P.S. Уже почти запечатал письмо и опять вскрываю. Любовь ведь деспот, требующий рабского повиновения. Не могу выдержать дальше; мне непременно нужно тебя увидеть… для тебя одной, моя возлюбленная, я приеду в Мон-тобан, для тебя одной… Никого больше не увижу.
Жди меня через три дня после того, как придет подкрепление; я буду в…
Второй страницы не было; но ее, видимо, не оторвали, а отрезали.
— Больше ничего, — прошептал граф.
— Вероятно, — предположил паж, — кто-нибудь другой до меня рылся в карманах убитого крестьянина; торопясь вскрыть письмо, разорвал его и бросил, как ненужное; оттого и эти пятна крови.
— Да! — сказал граф. — Теперь сомневаться больше невозможно. О, герцог де Роган! Вы сожалеете обо мне, бедном, ослепленном ревностью!.. И я не могу отомстить!
— Отомстить всегда можно, монсеньор, — вкрадчиво заметил паж.
— Да, тому, кто довольствуется ударом кинжала; нет, я хотел бы своими глазами увидеть этого человека опозоренным, униженным… Всю жизнь, честь отдал бы за это!
— Успокойтесь, монсеньор, вы говорите в порыве гнева и после, может быть, станете раскаиваться в своих словах.
— Я? Раскаиваться? — с горьким смехом ответил Оливье. — Ты не знаешь, как я ненавижу этого человека! Послушай, дитя мое, твои таинственные исчезновения обратили внимание окружающих, тебя подозревают, но я верю тебе по-прежнему.
— Меня подозревают, монсеньор? — спросил, слегка побледнев, паж.
— Из зависти, может быть, — прибавил граф.
— Монсеньор, клянусь, я оправдаю ваше доверие.
— Верю тебе, и докажу это. Тебе удалось сегодня ночью войти в Монтобан; ты можешь и уйти, когда захочешь?
— Конечно, монсеньор; я ведь проворен и ловок.
— Так ступай в королевский лагерь, попроси провести тебя к коннетаблю и отдай ему письмо, которое я сейчас напишу.
Мальчик покачал головой.
— Меня могут убить и взять письмо, как вы сейчас видели; поверьте мне, монсеньор, лучше не пишите.
Граф пристально посмотрел на него и протянул ему руку.
— Спасибо, Клод; теперь я вижу, что ты мне предан. Паж поцеловал руку.
— Но мне трудно устроить то, чего бы я хотел, — произнес Оливье.
— Напротив, монсеньор, очень легко. Если угодно, я вам помогу.
— Как же ты это сделаешь?
— Очень просто. Я ведь не более чем паж, незначительный мальчик, которого всегда можно в чем угодно обвинить; у меня все пороки пажа: я люблю выпить, подраться, даже своровать. Вот, например, вы забыли убрать эту дорогую ониксовую печать с вашим гербом; у меня сейчас загорелись глаза; застегивая вам плащ, я тихонько взял ее и спрятал в карман.
Паж подтверждал на деле то, что говорил.
— Что же дальше? — невольно улыбнувшись, заинтересовался граф.
— Вместо того чтобы сбыть ее ростовщику, — продолжал мальчик, — я отправляюсь в королевский лагерь, являюсь к коннетаблю и говорю: «Господин граф дю Люк де Мовер, мой господин, очень раскаивается в том, что восставал против его величества. Через три дня герцог де Роган инкогнито пройдет в Монтобан. Господин граф схватит его, овладеет Сент-Антоненскими воротами и введет туда войско, которое вам угодно будет послать к нему. Таким образом он отдаст вам в руки главного вождя бунтовщиков и их первую крепость. В доказательство моих слов вот печать с гербом господина графа, которую он поручил мне передать вам». Завтра ночью я к вам возвращаюсь с ответом коннетабля, и, так как в вашем распоряжении около четырехсот преданных вам человек, вы легко сдержите слово, данное господину де Люиню. Заметьте при этом, монсеньор, что в случае, если бы вы передумали, проговорил с оттенком горечи Клод, — вы всегда можете сказать, что печать у вас украдена. Я при вас всего четыре месяца и ничем еще не доказал своей верности, подозрение падет, разумеется, на меня. Я признаюсь, меня приговорят к виселице. Вы дадите меня повесить или простите — как угодно.
