— Поезд уже близко... — пробормотал ошеломленный стрелочник.
— Открывай, а то пулю в лоб! — пригрозил ему «шмайсером» Зигмунт.
Немец дрожащими руками схватил ручку лебедки шлагбаума. Шум приближающегося поезда нарастал.
— Все в порядке, оставь его! — крикнул Зигмунту капитан. — Гоним дальше.
Когда Марцин перевел машину на другую сторону железнодорожного пути, паровоз был уже метрах в пятидесяти от переезда.
Вновь началась гонка. Машина мчалась на предельной скорости. Марцин выжимал из мотора все, что было можно. Молнией промелькнул лес, потом пролетели дома Нова-Веси. Лишь бы только подальше от Элка! Пошел снег. Сначала мелкий, потом повалил хлопьями. Разведчикам предстояло преодолеть еще много километров до Пиской пущи, еще много часов оставалось до конца ночи, в течение которой столько еще могло случиться...
Это было начало январской бури памятного 1945 года. Фронт был прорван. Лавина людей, танков, автомашин и орудий текла через прорыв, который образовался к северу от Голдапа. Замерзшая земля тяжело стонала под грохотом орудий, как под размеренными ударами кузнечных молотов. В тумане снежной пыли, в посвисте зимнего вихря, сквозь трескучий мороз люди с красными звездами на шапках с неудержимой силой рвались вперед, сметая гитлеровскую оборону и все глубже по направлению к морю вбивая клинья в прусское логово. Приближались последние месяцы существования фашистского государства. Однако до конца войны в Европе оставалось еще более ста дней и многое могло случиться. Враг в своем арсенале средств борьбы имел немало коварных сюрпризов.
Наступление войск 3-го Белорусского фронта на Кентшин (тогда Растенбург) продолжалось недолго. Артиллерийский огонь и огонь «катюш», лихая танковая атака, поддержанная пехотой, смяли немецкую оборону на подступах к городу и в самом Кентшине. Быстро были подавлены очаги сопротивления, и волна наступления покатилась дальше. 4-я полевая армия вермахта отступала в панике, чтобы избежать окружения.
Теперь по улицам города проходили все новые и новые воинские части, преследовавшие противника и очищавшие территорию от недобитых гитлеровцев.
Город производил впечатление вымершего. Его жители, сбитые с толку пропагандой Геббельса, в панике бежали на Запад. Лишь немногие оставшиеся немцы сидели в убежищах. По улицам бродили брошенные хозяевами одичавшие кошки и собаки. Победителей встречали только немногочисленные группки людей, которых фашисты привезли сюда на принудительные работы из оккупированных стран Европы.
После полудня в тот день, когда пал Кентшин, со стороны Венгожево на нынешнюю улицу 1 Мая в город ворвалась танковая колонна — десятка полтора танков. Остановились на площади Свободы: надо, было осмотреться и получить новый приказ. На танковой броне виднелись следы недавних боев. Из открытых люков высовывались перепачканные лица уставших после длительных переходов и сражений танкистов. С любопытством смотрели они на город, который освободили, на чужие непонятные надписи на вывесках и рекламах. К ним с криками радости уже бежали русские, поляки, французы, югославы.
Из ворот одного из домов вышел пожилой мужчина и решительно приблизился к танковой колонне. Офицеры и солдаты внимательно смотрели на него. На рукаве у человека была красная повязка, на лацкане куртки — такой же бант. Подойдя поближе, он снял с бритой головы шапку, поднял вверх сжатый кулак и взволнованным голосом крикнул по-немецки:
— Друзья! Товарищи! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Москва! — Не ожидая ответа, он приблизился к танку и со слезами на глазах поцеловал его холодную сталь.
Солдаты и офицеры удивленно переглянулись. Кто этот странный человек? Его сразу же обступили со всех сторон, а он, говоря что-то по-немецки, пожимал им руки, обнимал и беспрерывно утирал набегавшие слезы.
— Вы кто такой? — спросил один из офицеров.
— Их ферштее нихт, не понимаю, — беспомощно развел руками немец. — Минен, мины, — повторил он дважды, показывая рукой куда-то сзади себя.
В толпе недавних невольников нашлись переводчики, которые переводили вопросы, задававшиеся незнакомцу, и его ответы. Вскоре к танкистам подъехали две штабные машины, и все собравшиеся переключили свое внимание на них.
Гражданских лиц попросили отойти от танков. Прибывшие офицеры начали оживленно беседовать с бойцами и командирами танкового десанта, не обращая внимания на собравшихся на тротуаре людей.
Человек с красной повязкой и бантом на лацкане пиджака одиноко стоял в стороне, мял в руках шапку и с каким-то странным выражением смотрел на танки и разговаривавших возле них офицеров. Было похоже, что он во что бы то ни стало хочет обратить на себя внимание, ноне решается сделать что-либо. Наконец его заметил один из прибывших офицеров и спросил:
— А этот, с красной повязкой, кто такой?
— Не знаем, товарищ полковник, — ответил командир танка. — Вроде немецкий коммунист, но я не уверен в этом. Не успели мы еще его расспросить. Он говорил что-то о минах.
— Немецкий коммунист, говоришь? — удивился командир полка. — Редко их можно встретить в Восточной Пруссии. Слушай, Ольшевский, — обратился он к стоявшему рядом майору, — ты ведь знаешь немецкий язык. Хотя у нас и мало времени, поговорим с ним. Это может оказаться интересным...
— Знаю немецкий, товарищ полковник, кулаки научили меня этому языку, когда задолго до войны я ходил из Белостокского воеводства в Восточную Пруссию, чтобы заработать на хлеб, — ответил Ольшевский. — Мне тоже интересно поговорить с этим человеком.
Офицеры сделали знак мужчине с красной повязкой, и тот поспешно подошел. Они поздоровались с ним, а потом все пошли в пустой двор по-соседству.
— Вы немец? — спросил мужчину майор Ольшевский.
— Яволь, геноссе! Да, товарищи, я немецкий коммунист. Меня зовут Вальтер Ленцке.
— Как пережили гитлеровский террор, войну? Как попали сюда? — продолжал спрашивать майор Ольшевский.
— Товарищи, это длинная история. Могу вам рассказать...
— На длинную историю у нас нет времени, — прервал его Ольшевский. — Кратко расскажите о себе.
— Понимаю... Итак, я из Берлина, был членом коммунистической партии. Лично знал товарища Тельмана, часто слушал его выступления. В свое время партия послала меня в Восточную Пруссию. Был пропагандистом среди рабочих Кенигсберга, Ольштына, Гижицко, Элка. Постоянно находился на нелегальном положении. Арестовали меня лишь в тридцать седьмом году. Гестапо, следствие, тюрьмы в Ольштыне, Кенигсберге. Трудно рассказать, что я там пережил... Во время войны меня посадили в концентрационный лагерь в Дзялдове, а потом в Хоенбрюке, здесь, в Восточной Пруссии. Месяц тому назад, во время эвакуации лагеря, мне удалось бежать и укрыться у друзей в Кентшине. Неделю назад они уехали в Кенигсберг, а я ждал вас, свободу... — произнес немец и утер рукавом слезы.
