Бегство принимало совершенно немыслимые формы. На восток, сломя голову, неслись военные, чиновники, буржуа, русские, французские, английские, японские негоцианты. Комендант штаба 2-й армии генерал Семенов, не размышляя, застрелил двух офицеров, вскочивших на подножку его вагона во время движения. Генералы Матковский и Голицын на одной из станций, под Боготолом, на день остановили движение: каждый требовал пропустить его поезд в первую очередь. Один захватил станцию, другой поставил на выходной стрелке пулеметы, и бог знает, чем это кончилось.
Несколько барнаульских купцов, убегая из города, захватили вагон начальника Алтайской железной дороги, силой прицепили его к проходящему поезду и уехали на восток. Буржуа подкупали станционных чиновников, и те продвигали их составы раньше военных.
Одна из бегущих дивизий бросила на Чулымской, в глухом тупике, вагоны с трупами солдат, и их сквозь открытые двери занесло снегом. Железнодорожники, Решив, что в теплушках топливо, пригнали поезд в депо, и только здесь с ужасом убедились, что перед ними кладбище на колесах.
Колчак все чаще и чаще прибегал к морфию.
Пепеляев заходил к нему в салон, молча садился на диван, беззвучно шевелил губами, морщился.
Они, кажется, уже обо всем переговорили, злобясь и не доверяя друг другу.
За Тайгой поезда адмирала уперлись в эшелоны чехов, спешивших оторваться от красных и уйти на восток из опасной зоны. Чехи по существу владели железной дорогой и управляли движением, ни с кем не считаясь. На сорок тысяч солдат они захватили двадцать тысяч вагонов, и можно было догадаться, что на восток уходили далеко не пустые теплушки!
Колчак быстро убедился: вчерашние союзники махнули на него рукой и не желали рисковать шкурой ради интересов банкрота.
Комендант адмиральского поезда генерал Занкевич метался на станциях от одного чеха к другому, спорил до хрипоты, требовал, угрожал, хватался за оружие, но ничего не мог сделать. На его требование немедля пропустить литерные поезда, чехи ответили грубоватым отказом. Шесть дней простоял Колчак в Красноярске, и все эти дни союзники, ссылаясь на приказы Жанена и главнокомандующего чехословаков Яна Сырового[5], пытались отцепить паровозы от литерных поездов.
Взвинченный до последней степени Каппель потребовал от Сырового незамедлительно извиниться перед адмиралом и отменить предписание о паровозах. В ответ — чехи взяли локомотив от состава самого Каппеля.
Казалось, Владимир Оскарович потерял контроль над собой. Его адъютанты вызвали по телефону штаб-квартиру Сырового. Каппель плохо запомнил разговор с чехом. Молодой самоуверенный генерал отвечал с раздражающим равнодушием, не желал отменять свое распоряжение, и Каппель закричал в трубку:
— Вы — шулер, милостивый государь! Я вызываю вас на дуэль!
Телефон несколько секунд молчал, и наконец раздался апатичный голос чешского главнокомандующего:
— У меня нет времени на дуэли, генерал. Если у вас оно в излишке, употребите его на организацию дела и наведение порядка. С богом, ваше превосходительство…
Колчак решился на крайнюю меру и послал депешу атаману Забайкальского казачьего войска Семенову, которого презирал и боялся одновременно. Верховный просил тотчас пригрозить чехам, что их эшелоны не будут пропущены через Забайкалье, если они не дадут хода поездам адмирала.
Семенов, не подсчитав своих сил, не зная, сколько их у вчерашних союзников, наорал на них по телефону и двинул казаков к линии железной дороги. Дело кончилось потасовкой — и атаман вынужден был повернуть тыл и бежать с поля боя.
К слову говоря, это никого не удивило. Еще до приезда в Нижнеудинск Колчак, получив сведения о восстании в Иркутске, приказал Семенову занять город и подавить бунт. Атаман бросил на Иркутск полк Дикой дивизии. Тридцатого декабря казаки на трех бронированных поездах приблизились к городу. Семенова хватило на два часа боя. Двести пятьдесят казаков легло на поле сражения, двести угодило в плен. От полка почти ничего не осталось. Но что же теперь делать?
В бесконечные споры и дрязги пришлось вмешаться самому Колчаку, и чехи пошли на частичные уступки: они разрешили отправить на восток вне очереди два из пяти поездов адмирала — состав самого Колчака и золотой эшелон под литерой «Д».
В самом мрачном настроении подъезжал верховный правитель к Нижнеудинску. Колчак почти до конца понимал: все кончено, он движется навстречу гибели, и ее нельзя ни предотвратить, ни отодвинуть.
Еще двадцать первого декабря он получил телеграмму о восстании в Черемхово. Прямая связь с Иркутском была прервана, и теперь надо было думать, как проскочить через заслоны шахтеров. Эта мысль постоянно мучила адмирала, и двадцать третьего декабря он в пятый раз запросил Жанена: «Каково положение в Черемхово и Иркутске?». Двое суток телеграф молчал, и лишь двадцать пятого декабря из Иркутска пришел невнятный ответ, из которого можно было сделать единственный вывод: дела идут все хуже и хуже.
Морозным и хмурым утром двадцать шестого декабря девятнадцатого года эшелоны подходили к Нижнеудинску. В версте от станции машинист увидел красный фонарь. Как только состав замер, к литерному поезду направились три чеха. Прихватив с паровоза дежурного офицера, они тотчас пошли к вагону начальника штаба и коменданта состава.
Старший из чехов — им оказался командир ударного батальона майор Гассек — откозырял генералу Занкевичу и передал приказ союзного командования. Генерал Жанен распорядился задержать до особых указаний оба поезда Колчака.
— Что вам приказано еще? — хмуро поинтересовался Занкевич.
— Я должен разоружить конвой адмирала, — не моргнув глазом, заявил вчерашний союзник.
Занкевич вспылил.
— Можно подумать, что вы в своей стране, майор, а не в нашей!
Гассек пожал плечами.
— Я всего лишь солдат, господин генерал.
Занкевич попросил Гассека любым путем соединиться с Иркутском и запросить дополнительные указания.
В полдень чех сообщил: генерал Жанен предписал оставить адмиралу его конвой, но что касается поездов, то они не должны покидать Нижнеудинска. Оба эшелона объявляются под охраной союзных войск и, как только позволит обстановка, будут вывезены в Иркутск.
Затем чех порылся в карманах и передал Занкевичу телеграмму.
— Получена полчаса назад, — сказал он, вздыхая, точно сожалел, что вручает депешу так поздно. — Вельми обяжете, сообщив адмиралу.
Занкевич пробежал глазами текст бланка и раздраженно похрустел пальцами. Генерал Лохвицкий, тот самый, которому Колчак приказал взять под свою руку иркутский гарнизон, решительно советовал правителю приостановить движение к городу. Столица Восточной Сибири почти полностью находилась под контролем красных.
