Затем чех порылся в карманах и передал Занкевичу телеграмму.
— Получена полчаса назад, — сказал он, вздыхая, точно сожалел, что вручает депешу так поздно. — Вельми обяжете, сообщив адмиралу.
Занкевич пробежал глазами текст бланка и раздраженно похрустел пальцами. Генерал Лохвицкий, тот самый, которому Колчак приказал взять под свою руку иркутский гарнизон, решительно советовал правителю приостановить движение к городу. Столица Восточной Сибири почти полностью находилась под контролем красных.
Прощаясь, Гассек сказал:
— Генерал Жанен просил указать адмиралу: если последний пожелает, ему будет предоставлена полная свобода действий.
— То есть?
— То есть он волен поступить, как хочет.
Это могло значить только одно: союзники ставят на Колчаке крест, как на верховном правителе.
Занкевич немедля доложил обо всем адмиралу и передал телеграмму.
Колчак не помнит теперь, какой была его реакция на подлое предложение Жанена: может быть, он кричал, а может, дьявольски усмехнулся и произнес подходящую хрестоматийную фразу. Потом, чуть поостыв, сказал Занкевичу:
— Всё тлен, Максим Иванович. Генерал Пепеляев переоделся в крестьянское платье и бежал из Томска на восток. Барон Будберг заболел и теперь воюет со смертью в Маньчжурии. Министры — ныне зрители, и я ничего не знаю. Положительно ничего. Ни с фронтом, ни с тылом, ни с союзниками нет связи. Я устал. Пусть будет, что будет.
Двадцать восьмого декабря Колчак сделал еще одну попытку апеллировать к чести и совести Жанена. Он послал в Иркутск депешу, в которой просил француза принять все возможные меры, чтобы продвинуть эшелон во Владивосток. Как адмирал узнал позже, телеграмма была перехвачена коммунистами в Иннокентьевской и попала не к Жанену, а в Иркутский и Черемховский комитеты большевиков.
Почти две недели торчали поезда Колчака, зажатые порожняком, в Нижнеудинске. Личный конвой адмирала и чехи день и ночь несли караульную службу на станции. Но это было совсем непрочное кольцо, его в любую минуту могли прорвать партизаны и бурлящие от негодования нижнеудинцы.
Колчак чувствовал себя заброшенным и обреченным. Он не верил уже никому: ни Занкевичу, пытавшемуся суетой и многословием прикрыть свою растерянность, ни адъютантам, ни конвою. Единственным человеком, который не давал ему окончательно упасть духом, была молодая женщина, связавшая без колебаний с ним свою судьбу. Немного неправильные черты лица не портили ее красоту, а спокойствие и обаяние, исходившие от этой женщины, не давали злым языкам слишком уж чернить ее и его репутацию. Колчак знал, что любители замочных скважин треплют ее имя, но все-таки делают это с опаской и внутренней робостью.
Анна Васильевна Тимирева, оставившая высокопоставленного мужа и ушедшая к Колчаку, была почти вдвое моложе адмирала. Однако Колчак ни разу не ощутил в ее поведении попытки покрасоваться этим преимуществом.
Теперь они сидели в салоне и молчали, не глядя друг на друга.
В салон торопливо вошел Занкевич, пробормотал, нервно потирая виски:
— Из Иркутска ничего утешительного. Формально там правит какой-то Политцентр — эсеры и земцы. Однако дышит на ладан. Командуют большевики. И в городе, и на запад от него.
Еще в ноябре Колчак получил сообщение из Иркутска. Контрразведка доносила о создании Политцентра и его программе. Последняя была приложена к сводке, В ней говорилось:
«Мы произведем переворот силами армии генерала Пепеляева и местных распропагандированных гарнизонов, мы поставим Гайду во главе Сибирской армии и остановим наступление Красной Армии под Мариинском, если будет сдан Омск. Мы выбросим большевиков из Сибири и остановимся на Урале; не желая воевать с Советской Россией, мы создадим социалистическое правительство, которое немедленно приступит к созыву земского собора…»
Колчак ничего не понял тогда в этой каше политических воплей, кроме одного: «И ты, Брут…»
— Пепеляев… Гайда… Эсеры… Воистину содом и гоморра… — бормотал он теперь, тоскливо глядя на Занкевича.
Наконец кивнул генералу.
— Вы свободны…
Минутой позже появился Гассек, чтобы передать новую инструкцию союзных войск. Штаб Жанена предлагал Колчаку прицепить свой вагон к эшелону чехов и под их охраной пробиваться на восток. Остальные гражданские и военные чины должны остаться в Нижнеудинске до особых распоряжений.
Это был, конечно, смертельный риск — ехать прямо в пламя красного пожара. И Колчак решил отказаться. Он спросил Гассека:
— Где высокие комиссары?
— Еще в Иркутске. Там же — японская военная миссия майора Токеда и, кажется, французы. Остальные — в пути на Дальний Восток.
— Хорошо… Идите, майор, я подумаю.
Попросив Занкевича на время оставить салон, Колчак остался один на один с Тимиревой.
— Я не вижу другого выхода, кроме пули в лоб, — сказал он, криво усмехаясь. — Это, вероятно, единственное, что может избавить меня от петли большевиков.
Тимирева сказала мягко:
— Вы не должны так волноваться и впадать в крайности. Всегда можно найти выход, если подумать.
— Вы что-нибудь предлагаете?
— Да.
Колчак раздраженно улыбнулся.
— Что же?
— Уйти в Монголию. У нас есть верные люди, и это немало. Чехи не станут мешать: у них приказ Жанена.
Адмирал долго молчал, тер щетинистый подбородок, ерошил короткие волосы.
Он знал: от Нижнеудинска к границе Монголии тянется почтовый, почти заброшенный тракт. Это триста верст заснеженного, гиблого пути, лишенного признаков жизни. К тому же на тракте, по сведениям чехов, то и дело появлялись отряды партизан. Правда, конвой адмирала — пятьсот шестьдесят офицеров и солдат — в силах был справиться с ними. Если, разумеется, люди не разбегутся куда глаза глядят.
Допустим, пойдут. А дальше? Перевалы, по которым следовало форсировать границу, бог знает, как высоки и покрыты глубоким снегом. А за ними — безбрежная Гоби, мертвая пустыня без жилья и людей. Редкие кочевья монголов — вот все, что в лучшем случае мог встретить беглый адмирал на этом белом, как сама смерть, пути.
Колчак вздохнул и растерянно посмотрел на женщину.
— Это весьма проблематичный выход, Анна. А вы? Пойдете со мной?
— Да. Путь в Монголию крайне опасен; в Иркутске красные или бело-зеленые[6]. Хрен редьки не слаще. Я готова к любой дороге, но вместе с вами.
— Благодарю вас, Анна. Но я ничего не скажу сейчас. Надо подумать, посоветоваться с Занкевичем и Пепеляевым.
Всю ночь в вагоне адмирала горел свет. Утром легко поддающийся уговорам Колчак был уже горячим сторонником бегства в Монголию. Занкевичу приказал принять на себя начальствование над экспедицией.
