Сидя на маленьком креслице у двери переборки, мичман Саблин думал об этом. Впрочем, он всегда думал об этом...
Отлично знающий двигатели специалист, старый служака—пограничник, он был буквально влюблен в свое дело. И молодых мотористов воспитывал по—своему, прежде всего стараясь заронить им в душу искру любви к двигателям. «Дизель не на соляре — на любви ходит»,— говорил он молодым. И если эта любовь не прививалась, то какими бы знаниями новичок не обладал — мичман решительно отказывался от него. «Отвергаю. Не будет моториста»,— насупясь, твердо заявлял он начальству, такой специалист — все равно, что голова без сердца. А разум без души — это как машина без человека...»
Едва удерживаясь на своем креслице, мичман следил сразу за всем: за сигнально—приборной доской, укрепленной перед ним справа у подволока, за оглушительным квартетом дизелей, за вахтенными мотористами.
«У—хх!.. У—хх!..» — содрогаясь всем телом, катер резко ухал с гребня на гребень так, что у людей больно ёкало внутри.
Видимо, ночью волну развело. Едва держась на ногах, мотаясь от качки, Гогоберидзе сосредоточенно прислушивался к голосу левого переднего дизеля. Не ахти какой моторист, а вот не отказался от него мичман. Почему? Да потому, что увидел в нем любовь к дизелям.
«Ишь, ведь — вникает!» — с удовольствием подумал мичман, следя за Гогоберидзе, и припомнил один разговор. Как—то на стоянке он спросил Гогоберидзе, тогда еще совсем молодого матроса.
— А что такое на корабле настоящий моторист — знаете?
— Конечно, знаю, дорогой,— с акцентом начал тот, но Саблин поправил:
— Не «дорогой», а товарищ мичман.
— Извини, дорогой. Настоящий моторист — это матрос — классный специалист по дизелям, товарищ мичман.
— Нет, это не всё,— окинул взглядом молодежь мичман и, обращаясь к Гогоберидзе, растолковал еще раз всем: — Когда—то на флоте «его величества» всех механиков, мотористов считали «черной костью», а кочегаров, к примеру, иначе как «духами» не звали. Потому зачастую и «скисали» у них машины — чего же ждать от людей, которых и за людей не считают? А теперь у нас на флоте отличный кочегар, моторист, механик — гордость всего корабля, такая же, как и любой другой специалист, а то и побольше. Этим гордиться надо — званием своим! — многозначительно поднял палец мичман.
И с той поры стал гордиться своей боевой специальностью молодой матрос. А гордость такую мичман считал также необходимым качеством. И, наблюдая сейчас за Гогоберидзе, уверенно подумал: «Постигнет. Будет настоящим мотористом».
В задраенном по—походному моторном отсеке щекочуще пахло горячим металлом, маслом и чуть—чуть — выхлопными газами.
Маслянистый, жаркий от работы двигателей воздух отсека пронизывали струи другого — холодного, солоноватого. Видимо, там, наверху, здорово свежело.
Вдруг потянулись цепи, шевельнулись рычаги управления — дизеля взревели, резко толкнув катер вперед. На приборной доске ярко вспыхнул цветной сигнал, пронзительно залаял звонок. В днище катера, поддав его, со злобной силой ударила волна. Гогоберидзе не удержался и упал на серый корпус двигателя. Привстав, мичман потянулся к рычажкам, чтобы довести обороты дизелей до предела, но в этот момент катер с такой яростью ударился о следующую волну, что мичмана отшвырнуло от управления и бросило в угол. Удар, фиолетовая вспышка в глазах, тьма...
Очнулся Саблин от жгучей боли. Голова его лежала на коленях матроса. Свинцово—тяжелую, ее нестерпимо ломило, глаз закрывал какой—то лоскут, с которого на лицо текло что—то теплое. Мичман облизнул губы — солоно.
— Доложи на мостик!—крикнул Гогоберидзе выбежавшему из кормового отсека мотористу Савельеву.
— Отставить! — озлился мичман.— По местам стоять. Сам выберусь.
Цепляясь за поручни, мичман с натугой встал, попытался подняться по трапу и не смог — на такой волне это и здоровому было не просто. Сдался:
— Вызвать на вахту старшину Федяева.
— Есть!..
Выполняя приказ, Гогоберидзе нашел удобную форму:
— Товарищ капитан—лейтенант, мичман Саблин поранился, вызывает на вахту старшину Федяева.
— А что с ним?
— Не знаю, спит, наверно...
— Я про мичмана спрашиваю.
— Простите пожалуйста, товарищ капитан—лейтенант, я не понял. Товарищ мичман лоб головы побил. Вва! — кровь бежит, совсем плохой...
Командир, машинально сколупнув с бровей льдинки, подумал: «Что же делать?..» Специальность лекпома на катере совмещал старшина Гусак, а ему впору самому помощь оказывать — так закачало. Капитан—лейтенант наклонил занемевшее от стужи лицо к горловине, ведущей в рубку:
— Старший лейтенант Санаев, окажите помощь раненому мичману... И неофициально добавил: — Петр Васильевич, ты же в этом маленько разбираешься...
— Есть оказать помощь...
Вслед за потоком холодного воздуха в моторное отделение скользнули старший лейтенант и старшина I статьи Федяев. Раскрывая медицинскую сумку, офицер склонился к мичману, приподнял на его лбу бело—красную подушечку индивидуального пакета.
— Что с вами?.. Эка, батенька, угораздило! — причмокнул Санаев и поспешил к связи с мостиком...
Выслушав офицера, командир сбавил ход катера до малого, распорядился!
— Рулевой Гриценко, на мостик!.. Старшина Голубев с подвахтенными — наверх! Очистить палубу, навести шторм—леер, доставить мичмана в мою каюту.
Ночью не только развело волну, но и сильно похолодало. Море штормило. Дуя с северо—востока, ветер достигал порывами семи—восьми баллов. Мокрый снегопад перешел в крупу. Ударяя на ухабах в бортовую скулу катера, волны щедро захлестывались на палубу, обдавали брызгами рубку, турели пушек, люки, а ветер с присвистом леденил их. Палуба, антенна, леера, рубка и пушки уже не раз обволакивались мутным стеклом льда, не раз матросы счищали его, чудом удерживаясь на зыбкой скольжине палубы.
Особенно доставалось комендору Андрееву. Не раз уже менялись вахты, а он бессменно берег один обе пушки. Старшину Гусака нельзя было выпускать на палубу, но пуще того, нельзя допустить выход вооружения ив строя. Боеспособность пограничного корабля в дозоре не может зависеть от каприза стихии — это закон, долг и честь корабля. И матрос—комендор,—обвязавшись концом, пробирался от пушки к пушке, не жалея ни рук, ни масла, ни спирта. И пушки были готовы в любой момент прошить огневой строчкой любое судно—нарушитель, если оно не подчинится добром.
— Действуйте,— подал знак капитан—лейтенант взлетевшему на мостик Гриценко, и тот сразу понял: надо повести катер так, чтобы его как можно меньше валяло.
