Яремчук переглядывается с бригадиром и веселеет.
— Был, как же,— подтверждает он.— Вот вместе с бригадиром ходили глину смотреть. Свой кирпич нужен теперь колхозу, сынок, очень нужен. А там, возле болота, знаменитая глина! С весны будем кирпичный завод ставить.
У Горликова такое ощущение, будто с него сваливается тяжесть. Он облизывает запекшиеся губы и улыбается.
— Так то, значит, ваши следы...
— А что — по следам шел?
— Так точно,— кивает солдат. — Да мне уже лесник говорил, что это вы проходили. Вот и пришел проверить... Вы не обижайтесь, товарищ председатель, хочу на сапоги поглядеть, а вдруг да не ваши те следы?..
— Сделай одолжение! — восклицает Яремчук. — Какая может быть обида.
Он приподнимает обутую в тяжелый болотный сапог ногу. Горликов достает из—за овоего голенища прутик—мерку и, встав на колено, прикладывает прутик в длину и в ширину к подошве болотного сапога.
— Сходится? — спрашивает Яремчук.
— Ваш.
Горликов выпрямляется. Кружится голова, внутри печет и горит.
— Теперь все? — ласково глядит на Горликова председатель.
— Все.
— Верный ты солдат, сынок,— вдруг от сердца произносит Яремчук.— Хороший солдат, Спасибо за службу.
— Служу Советскому Союзу,— как положено солдату, по форме, отвечает Горликов.
— Федя! — раздается из соседней горницы женский голос,— ты уж прими гостя.
— Знаю, Катя,— добродушно сердится на жену бригадир и обращается к Горликову,— хозяйка моя еще не встает, так я за хозяйку. Садитесь, закусите с нами.
Солдат мнется и, спохватившись, трясет головой.
— Нет, нет, спасибо, что вы, мне ж нельзя, я в наряде.
— А может немного?
— И немного нельзя. Ничего нельзя.
— Жаль, что так,— разводит руками бригадир,— Ну, хоть садитесь.
— Сяду,— соглашается солдат,— передохну.
Хозяин пододвигает Горликову табурет, и тот садится.
— Павло Михайлович,— опять слышится голос женщины,— что это мой молчит там у вас на руках? Сохрани бог, не раздавите.
— Не раздавлю, Катя, не бойся,— смеется Яремчук,— лежит и во все глаза смотрит.
— А не спит?
— Нет, не спит. К нашим разговорам прислушивается.
— А мы с Федором,— продолжает женщина,— вчера гадали, кем наш будет, когда вырастет.
— Ну, и что?
— Ни к чему не пришли. А вы как думаете, Павло Михайлович?
— Кто его знает? Сам выберет. Одно только знаю,— счастливым будет. Верно, солдат?
— Постараемся,— застенчиво улыбается Горликов, поглаживая ладонями полы намокшего плаща.
— Только слышь, Катя,— кричит Яремчук,— имя скорее давайте. Хлопцу уже восьмой день, а без имени.
— Так мы уж выбирали, выбирали и все выбрать не можем,— виновато глядит на председателя бригадир. — То не нравится, другое не нравится.
— По хорошему человеку имя надо,— задумывается Яремчук.
— Помогите вы, Павло Михайлович,— просит женщина.
— А что? И помогу! Мало ли у нас хороших людей! А ну, сынок,— обращается председатель к Горликову,— как зовут?
— Алексеем Никанорычем.
— Отчество нам не надо, свое есть,— говорит Яремчук,— а имя возьмем! Слышь, Катя, по пограничнику имя — Алексей!
— Алеша значит? — переспрашивает женщина.— Что ж, я согласна.
И из комнаты доносится ее журчащий, счастливый смех.
От этого негромкого журчащего смеха на душе у Горликова светло и радостно. Он вытаскивает из кармана отцовские часы и, взглянув на них, начинает торопиться.
— Мне пора,— говорит он, поднимаясь с табурета. — У меня во дворе собачка осталась. Ох, и наследил я вам! Вы уж извините...
Через несколько минут после того, как Горликов уходит, дверь домика распахивается и за калитку выбегают бригадир с председателем колхоза.
— Эй, солдат! — кричит Яремчук. — Погоди, лошадь запряжем!.. Вот недогады мы с тобой, Федор... Эй, сынок!..
Но Горликов не слышит. Тяжелая сырость воздуха глушит все звуки. Солдат уже далеко. Он идет домой, на заставу.
СБ — «Служба безопасности» бандеровцев. В нее националисты набирали самых жестоких палачей.
