Остальные заулыбались.
— Трепач ты нечестивый! — беззлобно сказал Баймагамбет. — Наврет с три мешка и радуется. — И добродушно хохотнул, глядя на веселые лица остальных.
Из-за бархана выползла луна, и молочный свет ее залил округу. Все начали готовиться ко сну. Часовыми в эту ночь были Сагынгали и Абдулла.
И снова встала заря. И снова отряд двинулся в путь. Сегодня они во что бы то ни стало решили добраться до сосновых рощ. Как и вчера, разбились на группы все в тех же составах, но на этот раз Салык не разрешил разъезжаться слишком далеко — не больше двух-трех километров.
Кони вчера устали довольно сильно. Понятно: все время в песках. За ночь отдохнуть как следует не успели, а потому теперь лениво перебирали ногами и прибавляли шаг лишь тогда, когда верховые подбадривали их пятками или слегка подстегивали камчой. Но действовало это все равно недолго.
Наконец-то кончились однообразные голые пески. Та часть пустыни, по которой двигались теперь Баймагамбет и Киикбай, оказалась самой богатой на растительность. То там, то тут встречались заросли тальника, растущего обычно по берегам, а это значило: вода неглубоко под землей. Тальник смело тянулся из низин к солнцу, видимо презирая нависшие над ним грозные барханы. Некоторые заросли были настолько густы и высоки, что конный там скроется бесследно.
Дорога Баймагамбета и Киикбая лежала между отдельными островками тальника, не успевшими слиться воедино, потом пошла на подъем, и вскоре они заметили группу Шанау. Шанау и Куспан взобрались на вершину бархана и из-под ладоней оглядывали местность. Наверное, старались уточнить направление.
Вскоре они скрылись из виду, и Баймагамбет с напарником опять остались одни в бесконечном пространстве.
Тальники кончились. Растительность опять оскудела, а потом и вообще почти пропала. Все стало как вчера: барханы, лощины между ними, опять барханы и опять лощины. Песок, песок, песок.
Они спускались со склона бархана в одну из таких лощин, когда ехавший впереди Баймагамбет неожиданно вскрикнул. Киикбай вздрогнул от этого крика, подсознательно поддал в бока коню и поскакал к товарищу.
— Смотри туда, — показал Баймагамбет на куст таволги, торчащий из песка.
Заметив белеющие под ним кости, Киикбай не сразу сообразил, что так взволновало Баймагамбета. Таких костей, опаленных солнцем и вымытых дождями добела, они на своем пути встречали множество. Чему тут было удивляться? И только приглядевшись, парень с содроганием понял, что перед ним останки человека. Прямо на него, уставившись большими пустыми глазницами, взирал и щерился зубастыми челюстями череп.
Верховые спешились и, ведя коней в поводу, подошли поближе. Тут оказались останки не одного, а двух человек. Второй череп, почти засыпанный песком, показывал солнцу лишь лоб да темя. А рядом в беспорядке валялись ребра, позвонки, торчала из песка шишка берцовой кости.
Киикбай и Баймагамбет долго не могли сдвинуться с места. Кто были эти люди, навечно оставшиеся здесь? Влюбленные, решившие наперекор судьбе и людям отвоевать свое счастье и нашедшие смерть от рук преследователей? Разбойники, сводившие между собой счеты при дележе добычи и павшие под ударами кинжалов? А может, раненые бойцы, заползшие сюда, скрываясь от врага? Кто теперь об этом расскажет...
Баймагамбет и Киикбай собрали кости в одно место, и вскоре над ними вырос невысокий песчаный холм. Уже отойдя в сторону, Киикбай невольно оглянулся и увидел, что Баймагамбет опустился над свежей могилой на колени и читает молитву. Это вызвало насмешливую улыбку парня. Большевик, а никак не может избавиться от старых привычек! Но улыбка мелькнула и растаяла. На душе стало смутно от набегавших мыслей. Горько умереть в безвестности посреди бесконечной пустыни. А если их ждет та же участь?
Баймагамбет все еще шевелил губами, потом провел по лицу раскрытыми ладонями, как бы омывая его, поднялся с колен и сунул ногу в стремя. Сидя на коне, достал, вздыхая, из чакчи щепотку насвая, заложил за губу и только после этого, кажется, немного успокоился.
Они почти не говорили друг с другом. Так, иногда перебрасывались короткими, ничего не значащими фразами. Мысли обоих были еще там, у оставленной могилы, которую скоро наверняка скроет песок, и, может, лишь много лет спустя оголит кости неумолчный шатун ветер.
Так они проехали еще верст десять, когда с вершины очередного бархана заметили вдалеке, еле видные отсюда, чернеющие сосняки. До них было не менее верст семи, просто марево, струившееся в воздухе, как бы приближало лес. Пора было дать коням хоть небольшой отдых.
Дул совсем несильный ветерок, но он не нес с собой прохлады. Во рту по-прежнему было сухо от раскаленного воздуха. По выцветшему от жары небу плыли вереницы больших пушистых облаков. На какое-то время они заслоняли собою солнце, и тогда путникам становилось немного легче. Они лежали в тени кустов, закинув за головы руки, и смотрели на эти облака.
Спать не хотелось. Шли четвертые сутки, как они гнались за невидимым врагом. Но гнались ли? Может быть, двигались совсем не туда, куда нужно? Надежды и разочарования чередовались, не давали успокоиться ни на минуту. Одолевала жажда встречи с противником, желание броситься в схватку с ним. Но встреча эта не наступала, и неизвестность, что ждала впереди, постоянно томила душу.
Удручающе действовала и последняя находка — останки неизвестных людей, погибших в этих песках. Было почему-то горько оттого, что они, Баймагамбет и Киикбай, никогда не узнают, кого похоронили, кому сказали последнее прости. Да и никто этого никогда не узнает.
Как странно устроен мир! Иногда человеку, который, в общем, не заслужил ничего, кроме благодарности за то, что произвел на свет потомков, ставят мазар[16] в степи, а люди, героически прожившие жизнь, могут исчезнуть вот так, будто у них никогда не было ни имени, ни родины. Нет-нет, о таких слагают легенды. Пусть неизвестны их могилы, но людская память оставляет их живыми.
Плыли и плыли по небу большие пушистые облака, и казалось, вместе с ними плывет неумолимое время.
Баймагамбет смотрел на эти облака и почему-то думал о сосняках, которые недавно увидели с высоты бархана. Впрочем, в мыслях его была своя логика. В прошлый раз, когда Кулбатыру удалось сбить преследователей со следа, запутать их, говорят, он и скрывался в этих небольших лесках. Но тогда он был один. Все, кто уходил с ним, погибли в коротких стычках. Одному-то легче скрыться. А женщина в дороге, да еще в такой дороге, — большая обуза. На что же он надеется? Ведь надеется он на что-то! Какую же уловку он теперь придумал? Сосняки, кажется, единственное его прибежище. Но может, он заранее приготовил такое укромное местечко, о котором самому дьяволу не догадаться? Сосняки, конечно, леса. Но каждый отдельный колок[17] не больше километра в длину, а в ширину и того меньше — тщательно прочесать их не составляет никакого труда. Разве надежно укроешься там? Но может, он вовсе и не пошел в пустыню, а двинулся степью от аула к аулу, где сохранились родственники или знакомые, которые могут надежно укрыть? И тогда отряд напрасно обшаривает пески в поисках его следов. Напрасно бойцы жарятся на солнце и глотают соленый пот. Если он здесь, неужели не обнаружил бы себя? Быть того не может! Значит, надо искать где-то в другом месте.
