— Любопытный старик. Из царских дипломатов. Создал свою агентурную сеть… После Октябрьского переворота перешел на сторону большевиков, был полпредом. Одно время, чуть ли не всей политикой здесь заправлял, с турками и немцами вовсю работал. Потом зарвался. Дали по шапке и отстранили. Говорят, под суд хотели отдать…
— Почему здесь живет? — поинтересовался Юсуф. — Или продолжает работать?
— Нет, — Саидов отрицательно покачал головой. — Боится возвращаться. Знает, что рыльце в пушку. У него имеется любопытный архив. Много интересных документов, досье на разных людей. Хотел с ним в Европу уехать, но из Москвы на афганцев давят, чтобы не выпускали. Вот и сидит.
Абдалла ненадолго задумался и добавил, что контакт с Пурятинским терять не следует. Юсуфу нужно сходить к нему домой и попытаться разведать, чем "дышит" старик.
— Дочка у него не родная, — припомнил "дядя". — Сейчас ей лет семнадцать-восемнадцать. Говорили, что подобрал где-то совсем маленькой сироту. Я даже раньше думал, что он, как наложницу, ее использует. Но выяснил, что за дочку держит, очень любит и во всем потакает. Воспитал, как русскую барышню. Ладно, сходишь к ним познакомишься.
* * *
Первый полет закончился ничем. Замерзая в открытой кабинке, Юсуф провел шесть самых неприятных часов в своей жизни. Постоянная вибрация и тряска, от которой все время казалось, что аэроплан вот-вот развалится. Когда "Р-1" попадал в воздушные ямы, то сердце молодого человека проваливалось вместе с машиной. Желудок же, наоборот, устремлялся вверх и застревал где-то в глотке. В лицо пассажира, наполовину скрытое очками-консервами, непрерывно бил ледяной ветер, на расстоянии вытянутой руки проплывали густые серые облака, а внизу тянулась складчатая коричневая местность. Слева гораздо ближе, чем хотелось бы видеть, возвышались черные горы с белыми снежными вершинами.
Помимо неприятных ощущений полет не принес Юсуфу никаких других результатов. Прокладывая курс, пилот сделал ошибку в расчетах и они так и не отыскали нужное селение. Пришлось через два дня вылететь снова. На этот раз поселок оказался там, где ожидалось. С полсотни домишек были разбросаны по склону горы. В нескольких километрах от него виднелась подходящая для посадки площадка. Филимонов показал рукой в черной перчатке с раструбом, что идет на снижение.
Приземлились удачно, если не считать того, что, когда колеса крылатой машины ударились о землю, зубы Юсуфа клацнули, до крови прикусив язык. Сплевывая алую слюну, он вылез из кабины и поспешно отошел от аэроплана. Руки и ноги продолжали вибрировать, несмотря на отсутствие тряски. Наконец, пилот заглушил мотор, и вокруг "Р-1" воцарилась тишина.
— Ну и что будем делать? — спрыгнул на землю Филимонов.
Мягко ступая меховыми унтами, в кожаной куртке, перетянутой ремнями, с летной сумкой и деревянной кобурой на боку пилот подошел к мочившемуся в сторонке Юсуфу.
— Ждем, — молодой человек кинул взгляд в сторону селения. — Скоро появятся.
Филимонов огляделся вокруг и закурил папиросу. На его широком полном лице появилось покорное даже меланхоличное выражение.
— Если нас захотят "шлепнуть", — вытянув толстые губы трубочкой, он пустил колечко сизого дыма, — то сбежать не сможем. Может, зря двигатель заглушили?
Юсуф запахнул халат.
— Все будет хорошо, — сказал он. — Мы сюда не воевать прилетели. Договоримся по-хорошему.
Но в первый день договорится не получилось. Когда из селения подъехали и окружили место посадки полтора десятка вооруженных всадников, Юсуф произнес условленную фразу. По-видимому его признали, но лица туземцев по-прежнему остались хмурыми, а глаза с нескрываемой враждебностью следили за чужаками. Мужчина в полосатом халате и лохматой шапке, со старинным ружьем, висевшим поперек груди, сказал, что вождь племени вчера уехал. О возможном появлении крылатой машины они предупреждены, и хан приказал, чтобы те, кто прилетит на ней, сидели на месте и ждали его возвращения.
Расстроившись задержкой, Юсуф спросил, когда должен вернуться глава племени. Ему ответили, что завтра. Ну, это было еще терпимо. Торс молодого человека сжимал кожаный пояс набитый серебряными монетами. "Придется таскать их на себе еще целые сутки", — подумал Юсуф.
Больше он с горцами не говорил. Отъехав на несколько десятков метров, они устроились сторожить гостей. Филимонов сходил к ним и попытался расположить к себе пуштунов с помощью папирос, которые щедро раздавал из большой коробки. Туземцы папиросы брали охотно, но дружелюбнее не становились и вопросы, которые пилот читал им с бумажки игнорировали. В конце-концов летчик пробормотал:
— Дикие они, — и ушел к костру, грелся котелок с водой для чая.
Быстро стемнело. Юсуф вызвался дежурить первым. Филимонов прилег у огня, завернулся в кошму и вскоре беспечно захрапел. "Бухарец" сидел рядом, поглядывал в сторону двух больших костров, за которыми о чем-то беседовали афганцы. Ничего интересного там не происходило. Подбросив в огонь дров, молодой человек достал захваченный в дорогу дневник, который подобрал в доме покойного Рустама Мухаммадзи. Он давно хотел заняться этими записками, но в Кабуле совершенно не было свободного времени. Легко разбирая твердый и четкий почерк неизвестного русского офицера, он стал читать.
Дневник Владимира Бека
"1 мая 1883 года
Потихоньку собирая свои вещи в положенный отпуск, обнаружил "Diary", подаренный мне дядюшкой перед отъездом к месту службы. Вещь добротная, английская: прекрасная бумага, отличный шагреневый переплет. Настоящий спутник путешествующего человека.
Решил вспомнить гимназические годы, когда несколько раз начинал и довольно скоро бросал дневниковые записи. Примером к таким начинаниям, как и во многом другом в моей жизни, служил любезный дядюшка. С детских лет помню, как подглядывал за ним в приоткрытую дверь кабинета, где на стенах висели географические карты, шкуры африканского льва и бенгальского тигра. Дядя обычно сидел за огромным столом и просматривал дневниковые записи своих путешествий, подготавливая отчет для императорского Географического общества или статью к печати.
Вот и сейчас, обнаружив его красивый и до сих пор бесполезный подарок, решил снова вести дневник. И не с целью отобразить для грядущих потомков свою рутинную, гарнизонную службу в Туркестанском крае, а с точностью художника, пишущего портрет, перенести на бумагу все впечатления и ощущения от предстоящего мне отпуска. Чтобы вернувшись в заброшенный среди песчаных барханов гарнизон нашего полка, где не переставая дует горячий ветер, от которого на зубах хрустит песок, скучным вечером достать "Diary" и перечитать. Оживить в душе недавние воспоминания о не начавшемся, но уже в каком-то смысле прошедшем отпуске.
