Мне не пришлось терзаться долго, потому что Пат появился очень скоро и был, на моё счастье, совершенно трезв и в нём ничто не указывало на недавний запой. Даже цвет лица у него изменился и из красного стал смуглым. Он мне вообще внешне понравился, хотя до утончённости господина Рамона ему было далеко.
— Вы уже здесь? — бодро приветствовал нас Пат. — Здравствуй, Кай.
Он сделал какие-то знаки, и Кира, улыбнувшись ему и ободряюще погладив меня по голове, вышла.
— Так… — начал Пат, усаживаясь в кресло, и замолчал, разглядывая меня.
Я испытывала страшнейшую неловкость и не только молчала, но даже стеснялась на него взглянуть. Диван сразу стал неудобным, и единственно, что бы мне хотелось, это присутствия здесь печальной и ласковой Киры или господина Рамона, к которому я успела привыкнуть и в чьём обществе уже не испытывала неловкости.
— Да, — сказал Пат, — обмануть Камола будет нетрудно, а вот я как художник…
Я ждала, что он как художник может сказать про меня, но он не окончил фразу.
— С тебя никто никогда не писал портрет? — спросил он.
— Нет, господин Эскат.
— Рад это слышать. Значит, ты мне будешь позировать первому. Из тебя вышла бы неплохая модель. Я, видишь ли, художник, и мне вечно не хватает моделей. Это наша профессиональная беда. Ты могла бы быть русалочкой… Хочешь быть русалкой?
— Нет, господин Эскат.
Пат с интересом посмотрел на меня.
— Почему же ты не хочешь быть русалкой? По-моему, все девочки в твоём возрасте обязаны хотеть быть русалками.
— Я не умею плавать, — разъяснила я неприятную истину.
Пат пожал плечами.
— Ладно, подумаем, что нам предпринять: научить тебя плавать или сделать из тебя фею. У нас будет достаточно времени, чтобы это обсудить, а сегодня, к сожалению, нам предстоит тяжкий труд. Марк… господин Рамон, то есть, просил меня объяснить, как ты должна себя вести со стариком Камолом.
Когда совесть нечиста, возникает множество опасений, и я подумала, что мне полагалось бы удивиться, почему здесь нет господина Рамона.
— Господин Эскат, а где господин Рамон? — запинаясь, спросила я.
— Господин Рамон уехал по очень важным делам, — серьёзно ответил Пат. — Не могу сказать точно, по каким именно, но важным: не то его позвали на праздник, не то на охоту, не то на оба мероприятия сразу, а может, к больному, потому что он врач. Весь день мы будем с тобой развлекаться, как сумеем, но не станем забывать о деле. Ты запомнила всё, что рассказал тебе господин Рамон?
— Да, господин Эскат.
Пат откинулся на спинку дивана и закинул руки за голову.
— Нет, мне такое начало не нравится, — сказал он. — Слишком неестественно и официально. Зови меня по имени. Ладно?
— Хорошо, господин Пат.
— Пат, просто Пат. Не надо никаких прибавлений. И говори мне "ты". Мы с Яго дружили и обходились без церемоний.
В голосе Пата прозвучала грусть, но он не стал углубляться в переживания.
— Выслушай меня, Кай, — продолжил он. — Мы с Марком привезём тебя к Камолу вместе, но я к старику не пойду. Тебя проводит к нему Марк. Ты скажешь: "Здравствуйте, дядя. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?"
Пат задумался и взъерошил свои густые волосы.
— Вот что мы сделаем, — решил он. — Прорепетируем всё это, словно мы на сцене. Что бы я тебе не внушал теоретически, на практике ты всё равно сделаешь ошибку. Я буду Камолом, а ты будто бы приехала ко мне.
Он энергично вскочил с кресла и подошёл ко мне.
— Хорошо, господин…
— Пат, просто Пат.
— Хорошо, Пат.
Пат смёл меня с моего места и моментально улёгся на диване. Я отошла на два шага и растерянно ждала, что будет дальше. Пат повернулся на бок, потом на спину и с такой быстротой вскочил, что я отошла ещё на два шага.
— Сейчас мы всё устроим самым лучшим образом, — сообщил он и исчез.
Не успела я по-настоящему удивиться, как он появился с подушкой и одеялом, бросил всё это на диван и с томным вздохом медленно лёг, накрывшись до пояса одеялом и положив руку на грудь. Он лежал, как настоящий больной, и даже лицо его приняло измученное выражение.
— Начинай, — слабым голосом сказал Пат.
— Здравствуйте, дядя. Надеюсь, вы чувствуете себя намного лучше? — начала я с воодушевлением.
— Не так! Не так! — простонал Пат, морщась. — Ну, кто говорит с дядями таким непочтительным тоном?! И кто тебе сказал, что нужно говорить эти дурацкие слова?
— Вы.
Пат выразительно поглядел на меня.
— То есть, ты, — поправилась я.
— Вот именно. А я тебе такую ерунду сказать не мог. Я сказал: "Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?"
— Я так и сказала.
— До чего этот ребёнок любит спорить! — возмутился Пат. — Я вошёл в роль! Я преждевременно постаревший больной человек! Пойми, что больной! А ты вынуждаешь больного человека отстаивать истину. Ты сказала не "лучше", а "намного лучше".
Мне эта поправка показалась несущественной.
— Как ты не понимаешь?! — вдалбливал мне Пат. — Ты приезжаешь к умирающему человеку, который знает, что умирает, и объявляешь, что ждала от него моментального выздоровления. Да ведь он решит, что ты не веришь в его болезнь! Представляешь, человек при смерти, а кто-то ему говорит: "Какой у вас чудесный цвет лица!"
Я представила красивого седовласого старика со строгими чертами лица, такого, как наш священник. Вот он немощный и больной…
— Если сказать: "Мне кажется, что вам сегодня лучше. Цвет лица у вас чудесный", — то это приободрит больного, и он будет думать, что ему, и правда, лучше.
Пат кивнул.
— Возможно. Даже вполне вероятно. Но не Камолу. Если ты ему скажешь такие замечательные слова, он обидится и начнёт перечислять все свои болезни, думая, что ты не веришь, как ему плохо. Ты меня поняла?
— Не очень, — упрямо призналась я. — Но если вы не хотите, я не буду говорить "намного".
— Ты.
— Если ты не хочешь, я не буду этого говорить.
— Тогда начинай с самого начала.
— Здр…
— Стоп! Сначала ты должна войти. Марш из комнаты!
Я вышла и закрыла за собой дверь, потом распахнула её и начала снова:
— Здравствуйте…
— Стучать надо, когда входишь. И не кричи так, я болен. Подойдёшь ко мне и тихо скажешь, что тебе надо.
Я не поняла, очередная ли это поправка Пата или слова, которые должен был произнести Камол, но без возражений и вопросов опять закрыла дверь, подождала немного и тихо постучала.
— Войдите, — позвал Пат нежным голосом.
Я в недоумении открыла дверь, медленно подошла к дивану и так удивилась совершенно больному виду Пата, что тихо и мягко сказала:
