Люцина позвонила отцу в штаб. Долго молчит противная, зловещая и холодная черная трубка — неужели испортилась? Наконец, она слышит далекий, такой замогильный голос отца и решается спросить:
— Не слышно ничего о Мечиславе?
— Пока ничего… Я послал запрос о нем на соседние аэродромы, может быть, вынужденная посадка… Мужайся, дочка! Ночевать не приду домой. Не забудьте затемнить окна!..
Пусто и таинственно в старом доме. Наглухо спущены зеленые шторы, Люцина сама проверила, чтобы свет был хорошо замаскирован. Где-то в черноте ночи угрожающе урчат и мурлычат самолеты. — Должно быть, вражеские, — решает молодая хозяйка большого, такого пустынно-тихого дома. Она ходит по пустой анфиладе прохладных комнат. Старые и строгие предки, затянутые в кунтуши, в конфедератках, в ажурных, волнистых, белых жабо, с ликами святых, глядят с потускневших от времени полотен в тяжелых, бронзовых рамах. Многие предки с оружием в руках — видно, не раз им приходилось оберегать от врага границы своей страны! Люцина всматривается в лики своих предков. Она знает их всех, знает, что они ушли в вечность, в мир иной, многие преждевременно живот свой положили за свободу Польши. И сколько еще уйдет их потомков… И Люцина уйдет к ним тоже, позже… Предки хмурятся… Они спросят: что ты сделала для свободы Польши? Боролась ли с врагом, когда он наступил на грудь родины? Да, я буду бороться… Люцина взволнована. Предки повелевают… Она быстро бежит в кабинет отца, выдвинув ящик стола, находит небольшой, вороненой стали пистолет…
Траурную тишину прервал резкий звонок телефона: может быть, новость о Мечике?
— Я слушаю… — До уха Люцины доносится голос отца:
— Слушай, дочка! Выясняется, что город окружают. Вывезти всех невозможно. Я остаюсь на своем посту. Храни вас Бог!..
На этом разговор прервался.
Стремительно опускался безжалостный молот войны, дробя хрупкое людское счастье…
Тысячи людей барахтались в цепкой паутине колючей проволоки. Гигантский невидимый паук опутал страны и народы колючей проволокой бесчисленных лагерей, в которых оказались миллионы мух-людей.
…Осыпаются искалеченные, выпитые, сухие мушиные трупы… Люцина Симон, в кошмарной дремоте, присматривается и видит, как чудовище приблизилось, пучеглазыми, рачьими глазами уставилось на нее. Но стирается грань между кошмарным сном и действительностью. Она слышит явственно крик паука, вскакивает с вонючего матраца в переполненном человеческом хлеву, поправляя на себе смятый салопчик…
— Лос! Лос! Лос! — залаял краснорожий бульдог, для страшного маскарада ряженый в форму полицейского.
— Лос! Лос! Лос!
И плечо Люцины ожег резкий удар; от неожиданности девушка присела. Палочный град лютой грозой пронесся по спинам девушек.
— Что он хочет?
— Лос! Лос! Лос!
— Святый Иисусе! Заступись и помилуй!
— Лос! Лос! Лос! — Бульдог палкой выгоняет девушек из отвратительного барака, пытается построить их по-военному, но он не понимает ни слова по-польски, а девушки по-немецки. Они сбились в кучу, будто стадо овец в проливной дождь, в ужасе закрывая лицо руками.
Кое-как, при помощи увесистой палки, вахмейстер выстроил «непослушных животных» в длинную шеренгу.
Спустя час на плацу появилось несколько человек в желтых, зеленых и черных униформах, среди них обшитый золотом, важный, как фазан, краснощекий немец и низкий японец в черном сюртуке. Японец щупал каждую девушку проницательным, сверлящим взглядом, преломляющимся в чечевицах огромных очков и, как бы не доверяя порочным глазам, еще прикасался пальцем, затянутым в тонкую, лайковую перчатку.
— Хорошо!.. Да, очень хорошо! Прекрасный материал! Да… запишите вот эту и ту, — приказывает японец своему секретарю, показывая на выбранных. Его взгляд колючий и пристальный, как у очковой змеи, холодит сердце Люцины.
— Она похожа на… породистого кролика, — тихо произнес Боно Рито, наклоняясь к «золотому фазану», — должен сказать — я доволен; живой человеческий материал для серьезных опытов приятнее кроликов и морских свинок.
— О, еще бы, вам, как ученому, это виднее…
«О Боже! Ее тоже записал этот очкастый… она теперь его рабыня», — подумала Люцина. Страх, ужасный, животный страх неожиданно подкрался и схватил девушку за горло. Ей захотелось закричать так громко, чтобы даже Мечик, если он жив, услышал…
Первая партия наивысших хозяев прошла дальше, за ней последовала вторая и третья: подрядчики, помещики, бесцеремонно тормоша и жадно хватая, набирали даровых рабынь.
— Рабство! Невольничий рынок! — вскрикнула Люцина так громко, что услышал весь лагерь — несколько тысяч дочерей израненной, измученной Польши. Тугой, свистящий удар палки — и перед девушкой завертелся весь мир; рухнувший горизонт уткнулся в колючую проволоку, а нависшие серые облака расплакались мелким осенним дождем, и все поплыло, смешалось в одно невыносимо тяжелое понятие — НЕВОЛЯ!!!
Над лежащей Люциной, в фантастическом ракурсе, склонились головы подруг; сознанье постепенно возвращалось к ней…
Длинная вереница исхудавших рабынь, подгоняемая полицейскими, плетется по улицам сонного города. Среди них опустившая голову Люцина Симон.
— Сорок скотов в товарный вагон! — слышится команда. Люцина попадает в зарешеченную колючей проволокой, грязную, угольную коробку. Около нее стоя сгрудились землячки.
— И кажется мне, девушки, что нас везут на какое-то страшное несчастье.
— Может быть, в публичный дом!?!
— Отобрали нас только молодых и красивых.
— Что делать?
— Куда нас повезут, что будет с нами?..
На платформе, среди нескольких важных немцев, стоит все тот же невысокий японец в больших очках в черепаховой оправе. Он сосредоточенно и внимательно глядит на проходящие мимо вагоны и, щелкая сухими пальцами, говорит:
— Теперь, я думаю, дело пойдет успешнее…
Вагоны катятся на Запад.
Часть третья
АНТИХРИСТОВО ВОИНСТВО
Несмотря на палящее солнце, желтый пассажир высоко поднял воротник сюртука, взяв под руку замотанное в невообразимые одежды существо и за руку девочку и, под колкими, иронически-насмешливыми взглядами остальных пассажиров, самоотверженно отказавшись от услуг потрепанного, коричневого омнибуса, вышел пешком из аэропорта.
— Его теща очень похожа на обезьяну!
— Большой оригинал!
— Вы устанете!
— До города три мили! — неслись вдогонку невозмутимому пассажиру мелкие колкости…
