– А я тебе говорю, что все люди равны, – настаивал фермер, – и скоро мы докажем это тиранам.
– Tyrannis! – воскликнул Питу.
– А покамест, чтобы доказать это, я беру тебя к себе.
– Вы берете меня к себе, дорогой господин Бийо; вы, должно быть, хотите посмеяться, если говорите такое?
– Вовсе нет. Послушай, сколько тебе нужно, чтобы не умереть с голоду?
– Ну, примерно три ливра хлеба в день.
– А кроме хлеба?
– Немного масла и сыра.
– Отлично, – сказал фермер, – я вижу, прокормить тебя не трудно. Вот мы тебя и прокормим.
– Господин Питу, – вмещалась Катрин, – разве вы больше ничего не хотели узнать у моего отца?
– Я, мадмуазель? Ах, Боже мой, нет.
– В таком случае зачем же вы сюда пришли?
– Затем, что сюда шли вы.
– Ах вот как? Очень мило с вашей стороны, но я не слишком доверяю комплиментам. Вы пришли, господин Питу, чтобы справиться у моего отца о вашем покровителе.
– Ах, да, правда, – сказал Питу. – Подумать только, я про это совсем забыл.
– Ты хотел узнать что-то о достойнейшем господине Жильбере? – спросил фермер, причем в голосе его зазвучало беспредельное почтение.
– Именно так, – отвечал Питу, – но теперь мне это без надобности; раз господин Бийо берет меня к себе, я могу спокойно дождаться возвращения господина Жильбера из Америки.
– В таком случае, мой друг, долго тебе ждать не придется, ибо он уже вернулся.
–Неужели? – воскликнул Питу. – Когда же это?
– Точно не знаю; но неделю назад он был в Гавре, потому что сегодня утром я получил в Виллер-Котре пакет, который он отправил мне по приезде; вот, глядите.
– А почему вы знаете, отец, что пакет от него?
– Черт подери! Потому, что в пакете лежит письмо.
– Простите, отец, – улыбнулась Катрин, – но я думала, что вы не умеете читать. Вы ведь везде хвастаете, что не знаете грамоте.
– Что да, то да, хвастаю! Я желаю, чтобы обо мне могли сказать: «Папаша Бийо никому ничего не должен, даже школьному учителю; он сам составил свое состояние». Вот чего я желаю. Так что письмо прочел не я, а сержант жандармерии, которого я встретил на обратном пути.
– И что там говорится, отец? Господин Жильбер по-прежнему доволен нами?
– Суди сама.
И фермер, вытащив из кожаной папки письмо, подал его дочери.
Катрин прочла:
«Дорогой мой господин Бийо!
Я возвратился из Америки, где видел народ, более богатый, великий и счастливый, чем наш. Все дело в том, что он свободен, а мы нет. Но и мы также движемся к новой эре, и каждый должен трудиться, дабы приблизить день, когда над нашей землей воссияет свет. Я знаю ваши убеждения, дорогой господин Бийо, знаю, как уважают вас соседи-фермеры и все работники и земледельцы, которыми вы командуете не по-королевски, а по-отечески. Внушайте им принципы самоотвержения и братской любви, которые вы, как я мог убедиться, исповедуете сами. Философия всеобъемлюща, все люди должны узреть при свете ее факела свои права и обязанности. Посылаю вам книжечку, где исчислены все эти обязанности и права. Ее автор – я, хотя мое имя не выставлено на обложке. Распространяйте содержащиеся в ней идеи – идеи всеобщего равенства; устройте так, чтобы долгими зимними вечерами кто-нибудь читал ее вслух вашим работникам. Чтение – пища для ума, как хлеб – пища для тела.
Скоро я навещу вас и расскажу о новом способе аренды, распространенном в Америке. Он состоит в том, чтобы делить урожай между фермером и землевладельцем. По моему мнению, такой способ близок к обычаям первобытных времен, а главное, угоден Богу.
С братским приветом Оноре Жильбер, гражданин Филадельфии».
– Ну и ну! – проговорил Питу. – Вот уж письмо так письмо.
– Не правда ли? – переспросил Бийо.
– Да, дорогой отец, – сказала Катрин, – но я сомневаюсь, что жандармский лейтенант был того же мнения.
– Отчего это?
– Оттого, что письмо доктора Жильбера может, по-моему, повредить не только ему самому, но и вам.
– Ладно, – сказал Бийо, – что с тобой толковать, ты известная трусиха. Как бы там ни было, вот брошюра, а вот и дело для тебя, Питу. По вечерам ты будешь читать ее нам.
– А днем?
– А днем будешь пасти овец и коров. Вот тебе брошюра.
И фермер достал из седельной кобуры одну из тех брошюрок в красной обложке, какие во множестве публиковались в то время с разрешения властей либо без оного.
В последнем случае, правда, автор рисковал отправиться на галеры.
– Прочти-ка мне название, Питу, чтобы я по крайней мере знал, о чем тут речь. Остальное ты прочтешь мне позже.
Питу взглянул на первую страницу и прочел слова, с тех пор сделавшиеся от частого употребления весьма зыбкими и неопределенными, но в то время находившие искренний отклик во всех сердцах: «О независимости человека и свободе наций».
– Что ты на это скажешь, Питу? – спросил фермер.
– Скажу, господин Бийо, что мне сдается: независимость и свобода – это одно и то же; господин Фортье выгнал бы моего покровителя из класса за плеоназм.
– Плеоназм это или нет, но эту книгу написал настоящий мужчина, – сказал фермер.
– И все-таки, отец, – сказала Катрин, повинуясь безошибочному женскому чутью, – спрячьте ее, умоляю вас! Из-за нее с вами может стрястись беда. Я, например, дрожу при одном только ее виде.
– Отчего же это она повредит мне, если не повредила автору?
– А откуда вы знаете, что она ему не повредила? Письмо написано неделю назад и пришло только сегодня, хотя вообще письма из Гавра доходят к нам гораздо быстрее. А я тоже получила сегодня утром письмо.
– От кого это?
– От Себастьена Жильбера, который тоже вспомнил о нас; он многое поручил мне передать своему молочному брату Питу; у меня это совсем вылетело из головы.
– И что же он пишет?
– А вот что: его отец уже три дня как должен был приехать в Париж, но так до сих пор там не появился.
– Мадмуазель права; мне тоже не нравится это опоздание, – сказал Питу.
– Замолчи, заячья душа, и ступай читать трактат доктора; тогда ты станешь не только ученым, но еще и мужчиной! – воскликнул фермер.
Так разговаривали французы в ту пору, ибо стояли на пороге десятилетия, когда французская нация принялась подражать греческой и римской истории со всеми ее составляющими: самоотвержением, проскрипциями, победами и рабством.
Питу взял книгу с величайшим почтением, чем окончательно покорил сердце фермера.
– А теперь скажи-ка, – спросил тот у Питу, – ты обедал?
– Нет, сударь, – отвечал Питу, сохраняя тот полублагоговейный, полугероический вид, какой принял, получив книгу.
