И опять возник черный «мерседес», который уже раз за сегодняшний день! Сидевшего за рулем я не разглядел, только успел заметить по руке, в которую смуглый парень-араб сунул газету, что он в светлом костюме.
Я проводил машину взглядом, машинально зафиксировал номер: «W 23.325».
А Инга все еще пилила меня. Заклеймила мой поступок как гражданскую трусость, как капитуляцию перед психологическим террором монахов, а затем подвела и политическую базу:
— Ты еще и как коммунист не имел права давать им деньги! На что пойдут твои двадцать шиллингов? На поддержку католической церкви. Значит, ты, коммунист, член партии, оказал материальную поддержку черной клерикальной реакции. Вот узнают в твоей партийной организации, интересно, как там среагируют…
Мы уже подходили к нашему дому. Я сунул руку в карман, нащупал ключ от подъезда… И вдруг застыл.
— Что такое? — Инга заинтересованно повернулась в ту сторону, куда смотрел я. — Что ты там увидел?
— Так, ничего.
Инга прошла вперед в темный подъезд, нажала кнопку освещения. Все было устроено практично и хитро. Электричество горело ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы не спеша дойти до лифта, подняться на верхний этаж и отпереть дверь квартиры. Ну, а на случай непредвиденной задержки можно снова нажать подобную же кнопку на любом этаже.
Включив транзисторный магнитофон «Рекордер», Инга под поп-музыку занялась на кухне ужином. А я уселся за газету, которую вытащил внизу из почтового ящика.
Только я не читал. Вчерашнее беспокойство вспыхнуло во мне с новой силой. И вовсе не потому, что я знал: глаз телекамеры зафиксировал наш приход.
Там, внизу, у подъезда, я снова увидел черный «мерседес» с красными кожаными сиденьями. Он стоял с притушенными огнями на другой стороне улицы возле магазина тканей.
Не исключалось простое совпадение. В Вене довольно много «мерседесов». Машины этой западногерманской фирмы завоевали популярность не только потому, что служили признаком принадлежности к сливкам общества. Была еще и другая, более прозаическая причина: некоторые модели «мерседеса» работали не на все дорожавшем бензине, а на гораздо более дешевом дизельном топливе.
Нет, совпадение не исключалось…
— Отец, все готово!
— Сейчас.
Но эта машина носила запомнившийся мне номер «W 23.325». Больше того, теперь я был почти уверен, что именно она рыскала возле общества «Восток — Запад», когда мы с Вальтером, опередив ее, втиснулись на стоянку.
— Отец!
— Да-да!..
Что-то уж подозрительно часто пересекаются наши пути!
И опять я с тревогой подумал о той давнишней, необычного содержания бумаге, которую когда-то написал.
пришел в Ригу с большим опозданием. До условленного времени остались считанные минуты, и я с вокзала понесся прямо на явку. Нужно было пройти по узенькой кривой улочке старого города, начиная от Пороховой башни и до самой набережной Даугавы. По пути меня остановят и назовут пароль.
Стоял пасмурный день, похожий больше на осенний, хотя по календарю значился самый разгар весны. Дождя не было, но с неба свисала завеса мелкой водяной пыли. Сквозь нее все казалось одинаково серым: и дома, и булыжная мостовая, и бульвары с жаждущими солнышка набрякшими почками на деревьях, и вывески магазинов, и лица прохожих.
Со стороны моря порывисто хлестал холодный ветер, кого подгоняя в спину, а кому, наоборот, мешая идти. Дрянная погода была мне на руку. Люди отворачивались от ветра, придерживая руками шляпы или полы плащей. Никто не обращал никакого внимания на долговязого спешащего парня.
У Пороховой башни я вытащил из внутреннего кармана пальто вчерашнюю газету «Рите», заранее сложенную таким образом, чтобы идущим мне навстречу были видны первые две красные буквы названия — мой опознавательный знак. И, теперь уже не торопясь, двинулся по нечетной стороне улицы.
Было ровно одиннадцать. Я успел вовремя.
Прошел до самой Даугавы, никого не встретив. Постоял на набережной, посмотрел на воду, такую же скучную и серую, как и все кругом. Потом повернул обратно.
Опять никого!
Больше, по правилам конспирации, я не имел права оставаться на условленном месте и нырнул в один из извилистых боковых переулков. Шаги отдавались как в пустой бочке. Легко было проверить, не тащится ли позади хвост.
Нет, все в порядке. Никто за мной не пошел.
Оставалась запасная явка на улице Марияс. Но это лишь поздно вечером.
Целый день я просидел в укромном уголке зала ожидания на вокзале. Товарищ Пеликан из областного комитета партии, посылая меня в Ригу, предупредил, чтобы я зря не шатался по городу. На носу Первое мая, рижские товарищи могут проявить активность. Пойдут всевозможные проверки, облавы. Задержат случайно на улице, потом доказывай полицейским, что ты ни при чем.
Вечером, когда я отправился на улицу Марияс, заладил дождь, надоедливый, нудный, к тому же еще и густой. Демисезонное пальто стало быстро набухать влагой. Со шляпы капало за шиворот.
И опять на явку никто не пришел.
А дождь все лил. На улице не появлялось ни единой живой души. Я стоял под прикрытием какого-то балкона. Как быть дальше? Товарищи ждут к Первому мая партию подпольных листовок и газет из Риги. Если я вернусь с пустыми руками, это будет настоящей катастрофой. Но и обратиться в Риге мне не к кому. Пеликан сообщил только эти две явки. «Обязательно придут!» — сказал он.
И вот — не пришли.
Случилось что-то непредвиденное…
По мокрым плитам тротуара прошлепали башмачки. Уличный фонарь тускло осветил невысокую фигурку под большим мужским зонтом.
Девчонка лет четырнадцати поравнялась со мной, бросила беглый взгляд на мокрую газету, которую я машинально мял в руке.
— Что там у вас?
Я растерялся от неожиданности.
— А тебе какое дело?
Но это ее не смутило:
— «Рите»?
— Да, — ответил после секундного промедления.
Неужели…
— Простите, не найдется ли у вас спичек?
Пароль, рассчитанный на курящего мужчину, в устах этой пигалицы прозвучал смешно и нелепо. Зачем ей спички в такую погоду? Тоже закурить? Или осветить себе путь?
Тем не менее я ответил как было положено:
— Нет, знаете ли. Сам не курю и вам не советую.
— Фу! Я думала, никого уже не застану на месте. — Она тяжело дышала; неслась, видно, всю дорогу. — Брат просил передать: чемодан будет в вагоне второго класса. Первое купе, на левой полке. Коричневый, замки медные.
— А где он сам? Почему не пришел?
— «Почему, почему»! — передразнила она нахально. — Много будешь знать, скоро состаришься!.. Второй класс… Первое купе… Замели его сегодня ночью, теперь ясно?
