— Читайте, читайте дальше!
Но дальше читать было только корешок и серая папка: «дело» кончалось.
— А здесь было еще письмо!
В Турчека забегали. Но письмо бесследно исчезло. Пришлось на словах приблизительно передать содержание его.
— После обычных, знаете, туземных приветствий шло упоминание о том, во-первых, что русский шайтан на Памирах никуда не вырвется, во-вторых, что слово ханым откроет Файсулову все двери на Махале-Бадак, и в-третьих, в-третьих… что московская ханым не сердится или что-то в этом роде. Ханым значит женщина. Как же все это связано с вашим Мурман-Памиром? Признаюсь, не шибко. Но смотрите: у вас химик, — как его назвали? — Берендеев, на Памирах, и здесь Памиры! У вас адрес явки Махале-Бадак купцу Атаваеву, а здесь просто Махале-Бадак!
— И больше никаких фактов?
— Еще один. Неделю тому назад задержан в старом городе водонос, совершенно невзрачный старик, в мехах на ишаке, вместо воды, оказалось золото. Яростно сопротивлялся голыми руками и получил тяжкие увечья, от которых и умер. Все время молчал, но перед смертью приоткрыл глаза и произнес одно слово: ханым. Только и всего.
— Н-да, немного фактов…
Бурундук погрузился в задумчивость.
— Придется кому-нибудь идти на Махале-Бадак к Атаваеву и представиться членом Мурман-Памира.
— Но кому именно?
— Думаю, что вам, товарищ Бурундук, и вот почему. Вы человек абсолютно новый, а дело требует для успеха огромной тонкости. Эти «ханымы» — если такая организация действительно существует — чертовски осведомлены.
— Но я не знаю ни языка, ни обычаев!
Сошлись на следующем. Агент Васильев, едва ли кому известный в Ташкенте, пойдет с Бурундуком. Васильева Бурундук представит не членом общества, а случайным спутником, и в переговоры посвящать не будет. Но в случае надобности он поможет Бурундуку ориентироваться.
Узкий двурогий месяц повис в медовом небе. На бревенчатом мосту котлы с тягучей густой мишалдой такого же медового цвета, целые горы теплых лепешек — нон, — от которых валил пар; запах плова, кебаба, луку, чесноку и тысячи других.
На углу Махале-Бадака под навесом чайхане, на кошме развалился, видимо, натянувшийся анаши, в широчайших клешах матрос с огромным стейером, съехавшим на самый зад. Выплескивал остатки чая из глиняной пьялушки на прохожих и орал:
— В Туркестанской республике нету лакеев! Сам всякий себе наливай чай!
Сарты вежливо и холодно улыбались.
— Свой! — тихо сказал Васильев, показывая глазами на матроса.
Другого «своего» оставили в конце Махале-Бадака, узкой улички, первой за мостом из русского города в шейхантаурскую часть. Третий спустился под мост на берег певучего Зах-арыка. Четвертый еще неподалеку.
— Где дом Магомета Атаваева?
— Далшы, товарыш, далшы.
Постучали в малюсенькую, запавшую в глиняную стену дверку. На дворе слышался шум и попойка. Открыли очень нескоро. Смотрели два сверлящих глаза.
— Что нады?
— Магомета Атаваева.
— Я буду. А что нады?
Бурундук придвинулся ближе.
— Я из Москвы…
— Ны знаю, нычего ны знаю… Что хочешь? Мы не торгуем нычем!
Дело не клеилось. Сарт был слишком осторожен. Бурундук намекал все прозрачнее. Тот решительно отклонял всякие намеки. Ничего не выйдет. В запасе оставалось: слово «ханым» откроет двери на Махале-Бадак. Придвинулся еще ближе и выпалил: ханым.
Сарт схватил его за руку:
— Пачыму раншы нэ говорил? Иды, Иды! Да кто это с тобой?
Бурундук развел руками:
— Привязался какой-то с утра, на улице познакомился, не отстает. Я его мало знаю.
— Ой, плохо! Ну, идем, беры его, у меня гости, а мы с тобой пагаворым!
Вошли в первый дворик, где сидело и лежало на коврах и кошмах большое общество. Сарт пошептался с некоторыми, потом отвел Бурундука в одну из клетушек.
— Из Москвы гаварышь?
— Да, да, из Москвы.
— Ханым здорова?
— Здорова, здорова, кланяться велела тебе!
— И начальники?
— Тоже.
— Харашо, харашо…
Сарт гладил бороду.
— Зачым приехал?..
— …Опиум надо, кукнар нада, анаша?
Бурундук не знал, как подступиться.
— Памир надо!
Сверлящие глазки уперлись прямо в него:
— Шайтана хочешь на Москву отвезтъ?
Инстинктивно и по намеку в ТУРЧЕКА Бурундук чувствовал, что утвердительного ответа давать не следует.
— Нет, нет, время еще не пришло! Видеть надо его, говорить с ним от ханым.
— Так, так… Это спросыть нады, здесь есть старшие мине. Иды, посиди.
Бурундук разлегся вместе с прочими. Васильев давно уже вошел в роль гостя, смешил всех, болтал без умолку.
Рамазан еще не наступил. Тянули ковшами кишмишовку, чилим (трубка) переходила из рук в руки, танцовали бачи (мальчики).
Бурундук пригляделся. Среди гостей обращала на себя внимание женщина, чего обычно у сартов не принято. Тоненькая, стройная, видимо, молодая девушка, она сидела в глухом чашуане (одежда, закрывающая тело от головы до ног) и парандже (черная сетка на лице). Ни с кем не разговаривая, она, все же, чувствовалось, была центром общего внимания.
— Ханым? — подумал Бурундук. Но ведь ханым, выходит, в Москве. Ничего не понимаю. Женщин азиаты не допускают ни к какому общественному делу.
Вдруг узкая тонкая, но не по-женски решительная, ручка высунулась из-под чашуана и кивком подозвала бачу, потом Атаваева, потом кой-кого из гостей. То, что говорилось, говорилось шопотом, но чувствовался тон безоговорочного приказания.
Атаваев как-то виновато топтался, потом подозвал Бурундука:
— Твой таварыш не хороший челавек. Чика он! Как ты его привел? Наши узнали.
Инкогнито Васильева было открыто. Грозило погубить все дело. Бурундук выкручивался.
— Он, значит, за мной и следит все время. Что же делать?
— Нада его сейчас убивать! Они Файсулова стрелили!
Сарт пытливо уставился на Бурундука. Со всех сторон тоже смотрели. Это явно было испытание. Бурундук сказал:
— Хорошо, я помогу. Но как же тело?
— В мешок положим и на арба везем.
— Отлично!
Бурундук обменялся взглядом с Васильевым. Тот без слов отлично понимал уже в чем дело и стал балагурить и веселиться вдвое.
Часть клетушек, как и во многих дворах старого Ташкента, была укреплена на балках над арыком. Берега Зах-арыка значительно круче и выше прочих. Бурундук развалился на балкончике, под ним где-то шумела вода. Приподнял ковер и увидел отверстие: бурлил арык, около воды, прислонясь к балке, застыл агент.
Бурундук распустил каемку кошмы, спустил в отверстие, задел агента. Тот сперва не понял, потом схватил тесьму, натянул ее. Тогда Бурундук, как бы играя концом тесьмы, стал посылать по ней легкие удары, применяя тюремную азбуку перестукивания. Переговоры быстро наладились.
