— Я знаю, ты жив, тело не упало.
— Да что ты говоришь, Джек, — раздалось из другого угла комнаты.
Робертсон выстрелил еще раз. Опять негромкий хлопок.
— Тебе не уйти.
— Ах я несчастный, — послышалось уже из другого угла.
— Я скажу, что ты грабил мой магазин.
— Слышишь, у тебя дрожит голос.
— Не шевелись!
— А я уже здесь!
— Стой!
— А я уже там. — Сцилла совершенно бесшумно, как огромная кошка, двигался по комнате.
— Ты что, не понимаешь, все бесполезно — пистолет у меня…
Шепот:
— А у меня руки, Джек.
— Сцилла, слушай…
Опять шепот:
— Больше не стреляй. Бросай пистолет, если будешь стрелять, то лучше попадай. Промахнешься — будешь умирать очень долго…
— Ты прав. Я отдам тебе деньги…
— Назад у нас пути нет. Если я оставлю тебя в живых, ты напишешь такую бумагу. Между нами нет больше доверия, так что нам не о чем больше и говорить. Как ты хочешь умереть?
— Я не хочу умирать, Сцилла.
— Придется. Но я могу сделать все без боли.
— Я очень расстроился, узнав, что ты умер. Правда, Сцилла, ты мне нравишься и родителям моим, они все время о тебе спрашивают.
— Милые люди. Говори, что знаешь, Джек.
— Ничего. Мне позвонили из Парагвая и сказали, что курьер будет другой. Я и подумал, что ты мертв.
— Я иду, Джек. Бросай пистолет, ну!
Пистолет упал на пол.
— Молодец, Джек. Теперь иди в кровать.
— Без боли, ты обещал.
— Ложись.
Хруст матраса под грузным телом.
— Хочешь, чтобы было похоже на самоубийство? Можешь написать записку, объясни: боишься за сердце, боишься стать в тягость. Можешь написать, как любишь родителей.
— Да, пожалуй, напишу.
Сцилла вставил вилку лампы в розетку, вытащил платок, подобрал пистолет.
— Где бумага, в столе?
Робертсон кивнул.
Сцилла подал ему листок и ручку.
— Не стесняйся, будь откровеннее, Джек. По-моему, для них это будет облегчением.
Робертсон писал записку, а Сцилла терпеливо ждал. Когда Робертсон закончил, Сцилла взглянул на листок.
— Ты хороший человек, Джек, о тебе будут вспоминать только хорошее. Закрой глаза.
Робертсон закрыл глаза.
Сцилла поразился, как трудно ему нажать на спусковой крючок. Он не боялся, что пули, выпущенные в спешке, застрянут в стенах и поставят под большое сомнение версию самоубийства. Трудно было потому, что работу этого рода он выполнял или в целях самозащиты, или под влиянием сильных эмоций, но сейчас, в эту минуту, работа предстала в своем чистом виде, работа мясника, и если ее становится трудно выполнять…
Сцилла навел пистолет на висок, но не стрелял.
— Расскажи мне, как ты сегодня пообедал, Джек. — Палец на спусковом крючке напрягся.
— Зачем?
— Я хочу, чтобы ты думал о еде, о вещах радостных и приятных, о профитроле и марочном портвейне, потому что… последние годы были трудными для тебя… грозил еще один инфаркт, а после него ничего нельзя в рот брать, кроме сельдерея, я хочу, чтоб ты знал… я ведь делаю тебе услугу, так ведь, Джек?
— Ради Бога, Сцилла, ты ведь обещал без боли!
Сцилла выстрелил в висок, в нужную точку. Потом аккуратно вложил пистолет в руку Робертсона.
— Спи спокойно, Джек.
Сцилла сидел и смотрел невидящим взором на тело. Я такой же, как ты, только ты лежишь навзничь.
Я тоже умер, но я не буду лежать.
7
Бэйб сидел в своем углу библиотеки: угол был «его». Бэйб терпеть не мог, когда был занят дальний от двери в левом углу стул. Бэйб и сейчас сидел на нем, сгорбившись над столом. Казалось, его мозги легонько потрескивали — все из-за этих итальянцев, проклятые итальянцы решили его доконать. Их имена сводили Бэйба с ума-а-а-а.
Большинство людей раздражают русские имена, ничего не скажешь, в них есть своя чертовщинка. Жизнь не покажется сладкой, если придется по нескольку раз на день выписывать: «Фиедор Миехайлувич Доустоевски». Но, по крайней мере, тут можно обойтись одной фамилией. Скажешь: «Достоевский», и всем ясно — это человек, который писал великие романы.
А вот если ты упомянул Медичи… Которого ты имел в виду? Лоренцо или Козимо № 1? Или, быть может, Козимо № 2? А которого: Беллини-Джентили, Джованни или Джакобо? Не говоря уже о ребятах Поллануоло — Актонио и Пьеро. А кто, кроме дьявола, мог создать фра Филиппе Пиппи в одно время с Филиппино Пиппи? И к тому же все, кроме Медичи, естественно, были художниками, скульпторами или архитекторами.
Бэйб откинулся на спинку стула. Не одолеть мне все это, подумал он с отчаянием. Я всегда буду второго сорта, а на моем могильном камне напишут: «Здесь покоится Т. Б. Леви, который не смог осилить даже итальянцев». А может, я не создан стать хорошим историком. Это же просто кошмар — знать все. Но отец-то ведь знал, и Бизенталь умудрился все узнать, значит, это все возможно, только надо взять себя в руки.
Тебе не одолеть Нурми, если ты так рассуждаешь. Пробежать марафон — твоя главная цель, а это работа — тоже цель, вот и все. Так же, как надо заставить тело бежать, пересилить себя в марафоне, так же надо заставить работать и ум. Леви схватил одну из книг по искусству в кипе на столе и открыл ее на странице, где говорилось что-то про Полламуоло. Ладно, сказал себе Леви, смотри на его картины: о чем они говорят? Антонио все делал так, а Пьеро — эдак. Они были людьми, у них были свои причуды, как у всех. Ищи в картине художника, человека. Котелок с мозгами у тебя есть, так что давай, пускай его в дело. Думай. Рассуждай.
Тут в зал вошла она, и все рассуждения испарились, вылетели из окна вон, исчезли, капут.
Леви раскрыл рот и окаменел в своем углу. Короткие светлые волосы, удивительные голубые глаза, блестящий черный плащ. Умереть не встать. Боже мой, думал Леви, все еще глазея на нее, а как эти глаза должны быть хороши вблизи. Нет, вот так: а как эти глаза должны быть хороши, когда они смотрят с любовью.
Хватит себя истязать. Назад, к Полламуоло! Леви закрыл глаза и попытался сосредоточиться — сначала на Антонио, потом на Пьеро, изыскивая между ними мелкие различия, находя главные особенности, которые направили бы его в…
Хватит. Леви приоткрыл глаза, чтобы еще немного полюбоваться девушкой.
В руках у нее было полно книг, она оглядывала зал, подыскивала себе место. Сюда, хотелось крикнуть Леви, ко мне!
Ей было логичнее всего сесть к нему. Леви сидел один, мест за столом было шесть — хоть вдоль ложись. Все время, пока Леви мысленно расписывал несомненные преимущества его стола, он знал, что мечте его не сбыться. Красота все время как-то обходила его стороной.
