Стромынка вела по просторному тротуару и под люминесцентными фонарями к широкому Богородскому шоссе, по которому можно было в лучах тех же уличных ламп дотопать к улице Сокольнический Вал, а с неё прямиком прибежать в знаменитый парк. В Сокольники!
Вот чем ближе к Стромынке и шоссе Богородскому, тем спокойнее было населению местному и приезжим. Там и машин побольше, и народ лениво, коллективно и в одиночку под фонарями гуляет, милицейские патрули мотаются, горожане столичные дышат свежим ветром на красивых Преображенской и Рубцовской набережных Яузы. А по всей длине улицы Раздевалка в районе Матросского моста народ раздевали уркаганы. Проще — разбойники, которых несло сюда из разных мест Москвы.
Местные эту опасность знали и, если не были сильно уж пьяными, приближались к своему дому с другой, светлой, улицы. Они добирались до Раздевалки и короткой скорой перебежкой успевали целыми долететь до подъезда. Милицию сюда не задували даже мощные ветры. Никогда. Николай шел к маме с папой именно по Раздевалке, поскольку после двухдневного злоупотребления коньяком и водкой ничего не соображал, не видел, а потому не боялся даже атомного взрыва перед ногами. Он зигзагами, раскачиваясь и хватаясь руками за тёмный воздух, передвигался в нужном направлении к квартире родителей с помощью врождённого инстинкта. То есть «на автопилоте».
Тем не менее, метров за сто до дома его догнали трое трезвых пареньков в пальто с шалевыми воротниками, тёплых мохнатых кепках, в белых бурках с коричневыми кожаными вставками и с ножами в крепких руках, украшенных редкими кожаными перчатками. Все бандюганы бегали сюда из ближайшего района Марьина Роща. Удобно было.
— С Новым годом, бродяга! Вот пришло новое счастье! Давай, баклан, котлы сюда, — раскрыл затянутый красным тонким шнурком холщовый мешочек тот, что схватил Колю за рукав слева. — Ух ты! «Полёт» позолоченный и браслет тоже. Обгимахт!
— Лопатник тоже давай, — добавил тот, что прицепился справа. Коля вынул кошелёк с пятью рублями. Остальные у отца оставил. Зачем в гостях деньги?
— Клифт скидавай, — третий расстегнул Колино пальто, которое его ничем не привлекло, а пиджак и брюки он полюбил с первого взгляда. — Красивый клифт, шкеры мазёвые. Тугриков сто отдал за этот набор, да?
— Костюм мой — чешский. Сто двадцать рэ! — Коля стукнул себя в грудь. — Чесслово!
Без очков он ничего толком не видел. Только ножи блестящие и одежду разбойников. Лиц не рассмотрел.
— Ну, давай, фраерок, не мучь ребятишек, чешись шустрее. Всё в мешок скинь и вали. На перо ставить не будем, если в законные сорок пять секунд уложишься. — Заржал главный из троих. — Вся жизнь наша — это как служба в армии. В пехоте причём, по горло в грязи и при большой опасности для жизни. И потому всё надо делать быстрым шамором. Давай барахло!
Коле помогли раздеться, дали пинка под зад и сказали верное напутствие.
— Бегом — марш! А то заболеешь. Двадцать пять сейчас с минусом. Счастья ещё побольше тебе в новом!
В другой раз, да при очках, Николай бы ничего не отдал, а набил бы парням рожи и отнял финки. Он был больше каждого вдвое и кулак Колин равнялся трём кулакам разбойников. Но именно сейчас он еле стоял на ногах и мало чего понимал, а драться без очков для него всё равно, что писать реферат зубочисткой. Домой к родителям он пришел на одном энтузиазме, поцеловал обоих, поздравил с наступившим и лёг спать в коридоре на коврике.
Но отец был не меньше сына и не слабее. Он отнёс Николая под холодный душ, вытер его, дал свои новые трусы, майку и свой костюм.
— Раздели гопники? — спросил батя.
Коля кивнул.
— Билет на самолёт в костюме был?
— Нет. Билет здесь. В моём портфеле. Портфель в вашей спальне, — Николай стал трезветь с такой скоростью, с какой закипает вода в чайнике. Вот вроде пять секунд назад она и не шевелилась, а вдруг мгновенно стала исходить вверх паром и булькать пузырями. Оживала. Ну, вот так и Коля после душа ожил.
— Бляха-муха! — воскликнул он. — Сколько времени?
— Пять, — отец глянул на настенные часы в деревянном корпусе с вензелями ручной работы.
— Доктор наук не должен говорить «бляха-муха». Не солидно, — мама охнула и поморщилась.
— Ну, так чего тогда сама говоришь? — хихикнул отец.
— Короче, я как раз успеваю в Домодедово к регистрации, — Николай полностью оделся и прижал к груди портфель. — Рад был дома побывать! Рад был вас увидеть. Теперь приеду через месяц, третьего февраля, на твой, мама, День рождения! Всё! Побежал.
— А ты из Алма-Аты в других ботинках приехал. В чёрных с серой меховой оторочкой. А это? Это что? Коричневые. Грубая кожа. Без утепления. И огромные, — мама прижала ладони к груди. — Они же тебе большие. Это ж сорок шестой размер. А твой — сорок третий. Откуда они? С бандитами поменялся?
Поскольку разум Николая уже не душило похмелье как утром, он попросил у отца сто граммов водки, чтобы полностью вернуться в реальность. Батя дал ему стакан, а сверху покрыл его кусочком черного хлеба. Так на могиле оставляют прощальный гостинец покойнику.
— Это прямой намёк. Я ничего не перепутал, — улыбнулся папа грустно. — Ты побухай ещё и я тебе этот стакан с хлебом наверху возле креста поставлю. А эта отрава валит незаметно, но наверняка. Очко сыграть не успеет и у тебя уже цирроз, за которым следует кладбище и ежегодные поминки.
— Ты доктор наук, учёный! — мама заволновалась. — С тебя сын пример взял и ещё всё берёт, и берёт. Не говори этих уголовных или пролетарских слов: «Побухай», «Очко сыграет». Фу-у!
— Слушай, батя! — Коля взял стакан. Там было сто пятьдесят налито, глотнул разом и занюхал. Хлеб вернул. — А ботинки ведь натурально не мои. Кто-то уходил, сильно похмельный, и перепутал. Я с кровати соскочил последним вообще. Что осталось, то и надел. Но в этих моя ступня, я только заметил, гуляет от носка к пятке сантиметра по три туда-сюда. Причём носки-то толстые, зимние. Во, какие хмыри среди друзей моих! А, батя!?
— Новые купишь, — сказал отец и пнул ногой в тапочке по задубевшей коричневой коже. — Как камень. Не гнутся, наверное? Ну, ладно, беги! Такси прямо за домом поймаешь. Они тут по светлой улице всегда катаются.
Николай ещё раз всех расцеловал, счастья пожелал и здоровья. Забрал у бати портфель и побежал прямо на Стромынку. Там уж точно такси днюют и ночуют. Бежалось быстро, но трудно. Нога гуляла в ботинке и это мешало держать равновесие.
— Сразу после праздника в Домодедово и в
