глазами, топорщил бороду.
– Коли не выйдет тотчас вор, накажу первого попавшегося... Вот тебя! – вдруг схватил за рукав Прошку, стоявшего на коленях с самым смиренным видом, опустив голову в нелепой шапке.
– Ты и есть вор!!! Тебе сто плетей!!!
Прошка – ну орать благим матом, косясь на стоявшего рядом Гришу, выразительно изгибая брови и часто крестясь.
– А-а-а-а! Это не я! Это не я!
Стоя на коленях с другими холопами, Гриша задумчиво разглядывал землю, камешки, шелуху от семечек, куриные перья. Приказчик меж тем затащил Прошку в амбар, начал лупить – тот скулил и охал. Слушая Прошкины вопли, Гриша тосковал, как тоскует пациент зубной клиники, сидя в коридоре в ожидании своей очереди. Ощущения были сходными.
Пока он тосковал, в сарае гримерша старательно накладывала на Прошкину спину разбухшие рубцы.
Вечером в конюшне Прошка задрал перед Гришей рубаху.
– Посовестился бы, Гришка. Меня же за тебя выпороли. Вишь, как всю спину-то располосовали. Эх ты...
Гриша упрямствовал.
– Так ведь тебя Авдейка сам выбрал, сам и высек, а я при чем?
Прошка охнул.
– Что ж ты не признался, как не совестно...
Гриша уверенно парировал:
– Знаешь, братан, я понял: тут, как в ментовке, сознаваться нельзя.
Павел Григорьевич просмотрел целую серию экранных отчетов о том, как его Гриша не желал взрослеть.
Деловые звонки беспрестанно мешали сосредоточиться и собраться с мыслями. В итоге он вспылил и резко бросил трубку.
– ...ну, не состоится, и не состоится! Не могу я прилететь! ...Какая тебе разница, есть поважнее дела. Всё, отбой!
В крайнем раздражении Павел Григорьевич обернулся ко Льву, сохранявшему видимую безмятежность. Начал совершенно серьезным, почти официальным тоном. Речь получилась непривычно длинной.
– Лёва, и где твои обещанные подвижки? Где проявившиеся в характере моего сына, обещанные тобой СОЧУВСТВИЕ, ДОБРОТА, РАССУДИТЕЛЬНОСТЬ и прочие эмпатии? Пока я вижу, что девушку в стогу он не утешил и не проявил доброго желания помочь в ее проблеме. (Хотя то, что эта девушка – дрянь, я вижу тоже.) Вижу, что он безответственный лентяй: украл курицу и даже супом не поделился с соучастником Прошкой. (Хотя долго без мяса парню трудно, а Прошка сам застрял где-то.) В краже не признался, за него выпороли невиновного – плохо. (Хотя я и сам никогда и ни в чем не признавался, кроме собственной правоты.) Вместо хороших свойств, которые есть в Грише, твои сценарии выявляют худшие, прямо некрасивые какие-то черты. Лёва, мне нужен не такой результат, – и закончил своим фирменным: – Я не люблю бессмысленных действий. Процесс идет слишком вяло. Тебе не кажется, что пора действовать как-то более эффективно?
Лев внимательно выслушал длинный монолог Павла Григорьевича. Ответил кратко:
– Да. Я хочу перейти к жестким мерам. Надо, чтобы по вине Гриши кто-нибудь умер. И умер ужасной смертью.
– Это как? – полюбопытствовал Павел Григорьевич.
– Несчастный случай на покосе. Вот, ткни-ка мне в живот, да хоть пальцем.
Павел Григорьевич ткнул, как просили.
Моментально из-под толстовки свободного художника Льва беззвучно вывалились разноцветные дымящиеся петли кишок. Лев скорчил страшную мину и захрипел, собирая кишки дрожащими руками.
Тут же подскочила Анастасия, в моменты дурного настроения Павла Григорьевича державшаяся в стороне, но всегда бывшая рядом. Настя начала что есть силы лупить Льва по рукам.
– Ты опять за свое?! Что ты устроил, негодяй?!
Лев смеялся. Павел Григорьевич тоже.
– Э! Э! Настя! Я просто проверяю идею! Не наступи на кишку, испортишь!
Настя не унималась.
– Почему тебе вечно на живых людях надо всё проверять, чертов ты психолог?! А ты не подумал, вдруг Паша от испуга заикаться начнет? И теперь неделю спать не будет? Сволочь ты! Ненормальный! Эгоист! – Настя быстрым шагом вышла, хлопнув дверью.
Павел Григорьевич пожал плечами, махнул рукой.
– Да я не испугался. Я и не такое видел. Что это с ней?
Лев вздохнул, собирая дымящиеся кишки.
– Да-a, не любит меня Настя.
– Накосячил, что ли, на том фильме ужасов? – полюбопытствовал Павел Григорьевич, вспомнив, как Настя описывала историю своего знакомства со Львом.
– Это на каком фильме ужасов? – искренне удивился Лев.
– Ну, на том, где ты их консультировал. Забыл, что ли?
Психолог Лев усмехнулся, потер лоб.
– Нет, не забыл. Тот фильм ужасов длился три года. И назывался он «брак». – Собрал все кишки обратно в толстовку и вышел из аппаратной.
Павел Григорьевич остался один в полнейшей задумчивости. Брак?! Как мало он знает о Насте – женщине, с которой он вместе уже почти девять лет... Или он что-то понял не так?
Тем временем во внутреннем дворе аппаратной студии не на шутку разозленная Анастасия устраивала выволочку ленивому и неэффективному персоналу. Перед нею стояли, выстроившись в ряд, сотрудники с понурыми кроткими лицами. Настя сверкала глазами, чеканила каждое слово.
– И это третья неделя проекта всего! А вы все расслабились, как на курорте! Плотник у нас пошел дрова рубить, часы не снял! Куры обертку от «сникерса» раскопали! Яблочки вообще отличные привезли, с наклейками! Да я вам эти наклейки на лбы прилеплю! – немного осеклась, продолжила чуть более сдержанно: – За каждый следующий косяк буду штрафовать на полмесячной зарплаты. Третий косяк будет вылетом из проекта. На ваши места – очереди, и все люди с высшим образованием, мечтают у нас работать.
Увидев Пашу в дверях, быстро скомандовала.
– Расходимся по рабочим местам, быстро! Работаем! Работаем!
Сотрудников не пришлось просить дважды – разбежались по рабочим местам моментально.
Паша подошел, взял ее за руку, сжал тонкие пальцы, заглянул в глаза.
– Бывший муж, значит?!
Анастасия сначала немного растерялась, но быстро взяла себя в руки.
– И что, Паша?
Паша изогнул соболиные брови.
– Как что?! А тебе не кажется, что о таких вещах надо хотя бы предупреждать?
– Не кажется. Мы с тобой просто снимаем стресс. Секс без обязательств. Зачем нам делиться лишней информацией друг о друге?
Настя тонкими пальцами поправила белокурую прядь волос, кивнула, уходя.
Павел Григорьевич присел на бревно, включил было телефон. Затем вновь отключил.
Гриша, пытаясь как-то ободрить избитого приятеля, рассуждал о происшедшем так:
– Я вообще думал, что про плети - это так, замануха. Чтоб сознался. А сами возьмут и повесят. Так что, Прошка, я рад, что ты жив. И что я жив.
Они сидели на берегу речки. Прошка
