Районный центр представлял собой небольшой новый поселок в три ровных улицы с зелеными рядами молодых деревьев.
Машина встала около белого домика. Выпрыгнув из кузова, Раджими шепнул Юргенсу:
— Я сейчас вернусь на станцию и привезу их, а вы пока занимайтесь своими делами.
Машина двинулась дальше, пересекла весь поселок и подкатила к глинобитному дому с плоской крышей.
Комната Юргенсу попалась маленькая, с земляным полом, но чистая, устланная ковром и выходящая окном на запад. Осмотрев ее, он высказал желание повидать хозяина.
— Здесь хозяйка, — пояснил Никита Родионович, — вдова. У нее сын и две дочери — колхозники, все на сборе хлопка. А с ней я могу вас познакомить, она в саду...
Вышли во двор. Юргенс осматривал каждый предмет. Он даже заглянул в бочку, стоящую под джидой. Вода была затхлая, темная. Он скривил губы в брезгливой гримасе.
Хозяйка шла навстречу, неся в подоле спелые яблоки.
Это была пожилая женщина, плохо владеющая русским языком. Она приветливо закивала головой и дала понять, что сейчас приготовит чай.
Юргенс вручил ей сторублевку и сказал, что через неделю даст еще, если она окажется хорошей хозяйкой.
— У вас есть ко мне вопросы? — спросил Юргенс, когда они вновь возвратились в комнату.
— Нет, — ответил Никита Родионович. — Я надеюсь, что мы еще встретимся?
Юргенс сбросил пиджак, снял полосатый галстук, очки, расстегнул рубаху и облегченно вздохнул, — в комнате стояла прохлада. На низеньком столике появились два фарфоровых чайника, рядом с ними пиалы, лепешки, на блюдце — карамель, в глубокой тарелке — яблоки.
— Я потому вас и спрашиваю, — сказал Юргенс, — что не знаю, когда мы с вами встретимся. Я ведь не сижу на одном месте... Давайте попьем этого зелья, — предложил он, опускаясь на ковер у стола. Юргенс приподнял крышечку чайника и заглянул внутрь. — Как вы думаете, чай не из той воды из бочки?
Никита Родионович рассмеялся.
— Что вы?!
Каждый налил себе в пиалу ароматного зеленого чая. Юргенс подул в пиалу, отпил несколько глотков и заговорил вновь:
— Если у вас нет ко мне вопросов, то кое-что хочу сказать я. Вы поняли, что нас интересует? Я уже набросал в прошлый раз вам схему. Придерживайтесь ее. Ну, и, кроме этого, не забывайте о людях. Интерес к ним должен быть вашей повседневной заботой. Ищите и берите на заметку всех, кто, если не теперь, то в недалеком будущем сможет оказаться нам полезным.
Юргенс говорил долго и подробно. Надо учитывать лиц из числа советских работников, людей интеллектуального труда, которые скрыли и скрывают свою идеологическую приверженность к прошлому. Надо брать, как он выразился, «на карандаш» тех, кто в быту еще блюдет законы корана, придерживается феодально-байских обычаев.
— Я уже не говорю о лицах, мечтающих видеть в будущем Узбекистан буржуазно-националистическим государством, — добавил он, — о людях, явно скомпрометировавших себя чем-либо перед советской властью. Такие нас интересуют в первую очередь. Учитывайте их и не трогайте. Мы найдем подходящий момент для беседы с ними...
— Вы говорите «мы», «нас», — смело прервал Никита Родионович. — Я уже собирался спросить ранее об этом... Мне кое-что непонятно, но, тем не менее, желательно уточнить.
— Да... — неопределенно отозвался Юргенс.
— Я лично и мои друзья предложили в свое время услуги вам, как представителю германской разведки, а потом произошли события, из которых я понял, что американская секретная служба приобрела на нас такие же права, как и вы. Так я понял?
Юргенс усмехнулся.
— Ну, ну, дальше... Все говорите...
— Мои предположения подтвердил мистер Клифтон, проявивший заботу о нас троих, ну... и, наконец, ваш визит.
Юргенс ответил не сразу. Он поставил пиалу, прилег, опершись на локоть, и задумчиво поглядел в окно.
— Вы правильно поняли, — заговорил он после долгой паузы. — Ничего в этом странного нет и ничто вас смущать не должно. Важна конечная цель, а какие будут союзники в борьбе за ее достижение — не так существенно. Германия останется Германией. После первой мировой войны мы оказались в таком же положении, если не в худшем. А чем мы стали в тридцатые годы, а? Говорят — история не повторяется. Ерунда! Повторяется и повторится. Я вам могу коротко обрисовать положение вещей. Вас это не утомит?
— Нисколько, — заверил Ожогин.
Юргенс поднялся с ковра, подошел к двери, открыл ее, выглянул наружу, потом возвратился и сел возле стола.
— Теперь на земном шаре встали друг против друга две силы: США и СССР, — заговорил он. — Готовится новая война, война, которую еще не знала история. — Мы, немцы, шли в сорок первом году на Советы, теперь для похода против них готовятся американцы. Мы еще не поднялись, но поднимаемся. Нам помогут подняться в первую очередь американцы. Они сейчас в зените. Война и только война. Вот бог, которому молятся сегодня и Аденауэр, и Шумахер, и Черчилль, и Трумэн. Во имя этого бога приехал и я сюда...
Беседа затянулась. Юргенс отпустил Ожогина в начале пятого, тепло с ним распрощавшись.
— До возвращения Раджими я бы вам не рекомендовал встречаться с Ризаматовым. Он еще молод, неопытен и все возможно... — посоветовал он, провожая Никиту Родионовича. — Ну, а если опять услышите, что я покойник, — не смущайтесь.
Едва ушел Ожогин, как в комнате появился Раджими.
— Устроили наших путешественников? — спросил Юргенс.
— Устроил, устроил, довольны. — Раджими осмотрелся и добавил: — И их квартира значительно лучше нашей — две комнаты.
— Это хорошо, — бросил Юргенс.
Лишь на вторые сутки, в полночь, Раджими удалось достичь аула, расположенного уже в пограничной зоне. Давно здесь не бывал Раджими. Ой, как давно! Но, оказывается, еще уцелели кое-где текинские глинобитные кибитки. На горизонте на светлом небе вырисовывались зубчатые очертания Зарынкухского хребта — отрога Копет-Дага.
В давние дни, когда здесь бывал Раджими, люди пили привозную солоноватую воду, своей не было, а сейчас по улочкам аула журчат арыки светлыми обильными струями. Раджими нагнулся и припал к воде пересохшими от жажды губами — она была прохладная, вкусная. Напившись вдоволь, он встал, вытер мокрое лицо и огляделся. Как изменилось селение. Сейчас кругом стояли сады, а раньше росли только одинокие деревья близ дороги да во дворах. Расширилась роща миндаля, появились виноградники, а за кишлаком раскинулись бескрайние хлопковые поля.
В полусотне шагов от кишлака, у дороги, рос карагач. Старый карагач, много повидавший на своем веку. Он рос здесь и двадцать лет назад.
Раджими опустился на землю, оперся о его могучий ствол спиной, задумался. Все изменилось, кроме этого карагача, все... Вот только он такой же тенистый, одинокий. Он, да вот, может быть, Раджими — кем был, тем и остался. Опять пришел в это селение, как приходил когда-то, опять будет искать Убайдуллу, прозванного Узунаяком за его длинные ноги. Сколько раз за свою жизнь Раджими с надеждой шел на ту сторону, сколько раз с такой же надеждой возвращался обратно. Что дало ему все это? Нет у него ни дома, ни семьи, ни близких людей, чужой он для всех, чужой и для себя.
