— Его сейчас нет, со вчерашнего дня находится в командировке и приедет, по нашим расчетам, дня через два.
— Куда он поехал? — спросил Славин.
— Не знаю, я не спросил.
— Кто может сказать?
— Диспетчер, это я с ним разговаривал, если хотите, я еще раз позвоню?
— Спасибо, давайте лучше пройдем к диспетчеру, нам надо выяснить, где Хохлов был тринадцатого сентября.
Они снова пошли через всю территорию автобазы и вскоре оказались в небольшом одноэтажном кирпичном здании.
В жарко натопленной комнате сидело несколько человек. Главный инженер обратился к сидевшему за первым столом мужчине:
— Слушай, Мариничев, посмотри, куда Хохлов направлен?
— В Марьянский район, повез движок для выработки электричества и различные инструменты.
Славин попросил:
— Посмотрите, пожалуйста, где он был тринадцатого сентября?
Мариничев снова склонился над бумагами и через минуту уверенно ответил:
— Там же был. Находился в командировке с десятого по пятнадцатое сентября.
Владимир радостно взглянул на Попова, и они тут же ушли. По пути к машине Попов спросил у Славина:
— Ну, что делать будем?
— Поедем в управление, доложим начальнику, и я буду проситься, чтобы он мне разрешил перехватить Хохлова в пути, когда тот будет возвращаться...
Через полчаса они уже находились в кабинете начальника. Славин доложил о том, что им удалось выяснить, и попросил:
— Товарищ полковник, разрешите я сегодня выеду в поселок Лебяжий и там вместе с местным участковым уполномоченным, как раз с тем, который установил фамилию Хохлова, и доведем дело до конца.
— А может, здесь дождетесь Хохлова, вам наши товарищи помогут?
— А вдруг кто-либо успеет предупредить Хохлова и тот сможет подготовиться к встрече с нами? У нас ведь никаких доказательств его вины нет.
— Мда... — потер рукой подбородок полковник, — а знаете, может быть, вы и правы! Хорошо, езжайте. — Он перевел взгляд на старшего лейтенанта. — Вы, товарищ Попов, на моей машине подбросьте Славина до выезда из города и помогите сесть на попутную машину.
Офицеры решили, что им можно идти, и поднялись со своих стульев. Но полковник попросил Славина остаться.
— Мне звонил час назад Алтынин. Договорились, что он снова в восемь часов вечера позвонит. Он еще болеет. Мы говорили о вас, и я подумал, что вас надо было направить на работу прямо сюда в управление. Может, сейчас вас перевести?
— Благодарю, товарищ полковник, но если можно, я останусь в Марьянске. Я думаю, что если уж меня и надо переводить оттуда, то в Минск. Там у меня мама, сестра... и еще я должен выяснить об отце.
— Да, да, мне о вашей трудной судьбе рассказывал Егор Егорович. Ну что ж, спасибо за откровенность. Работайте пока там, но я буду иметь в виду, и если представится возможность, будем решать вопрос о вашем переводе в Минск...
Растроганный этим разговором, Славин вышел из управления и не заметил Попова, который стоял у машины. Владимир остановился у выхода, и тот его окликнул.
— А, ты здесь? — словно очнулся Славин. — Ну поехали...
Выехав из города, они остановили первый же ЗИС, оказалось, что он идет до развилки дорог. Владимир попрощался со своим новым товарищем, сел в кабину, и машина понеслась по дороге, которая к вечеру начала немного подмерзать. Впереди была бессонная ночь, но это было ничто по сравнению с волнующей лейтенанта мыслью: «На правильном ли я пути? Что принесет встреча с Хохловым?»
Когда капитан Купрейчик вошел в длинный и темный коридор, из дверей угловой комнаты доносились резкие всхлипы. «Как я некстати, — подумал он, осторожно пробираясь мимо расставленных на полу жестяных тазов, ведер, поломанных табуреток, — неужели несчастье случилось?» А прерывистые, похожие на громкий плач звуки не прекращались. Наконец Алексей добрался до комнаты. Она была метров двенадцать — не больше, слева виднелась дверь, ведущая в другую комнату. Капитан ранее не видел такой запущенной квартиры: на полу, который уже давно не убирался, шелуха от семечек, мусор и грязь. Вдоль стен стояли три неубранные кровати с нестиранным бельем. Справа от входа — большой прямоугольный стол. На нем — грязные тарелки, остатки пищи, обрывки бумаги.
В комнате было шестеро детей — один чуть больше другого — все плохо одетые, неумытые. У стены сидела женщина на повернутой боком табуретке. Она держала ноги в жестяном тазу с водой. На женщине была старая ватная поддевка и черная юбка. Ее длинные волосы были разбросаны по плечам, закрывали худощавое лицо. Оказалось, что эти странные звуки исходили от нее. Маня Жовель смеялась. Смех ее был не похож на обычный и скорее напоминал плач человека, у которого от горя перехватило дыхание и звуки с трудом вырывались наружу.
— Их... их... их... — хохотала Жовель, низко наклоняя голову к коленям.
У тазика на корточках сидели две девочки. Одна — лет десяти, другая — чуть постарше. Они тоже смеялись, но, увидев незнакомого человека, умолкли и с удивлением смотрели на него.
Девочка постарше дотронулась рукой до плеча матери:
— Ну хватит! Посмотри, человек пришел...
Жовель подняла голову и посмотрела на Купрейчика. Алексей поздоровался и спросил:
— Наверное, дети рассмешили?
Женщина, став серьезной, ответила:
— А кому же еще осталось смешить меня?
Она слегка толкнула дочерей:
— Ну, чего ждете, подайте человеку стул.
Пока Купрейчик устраивался на старом, расшатанном стуле, в комнату вошел парень лет пятнадцати. Он хмуро поздоровался и молча присел на дальней кровати. Алексей почувствовал, как изучающе смотрит на него Жовель. Капитан встретил ее взгляд и тихо сказал:
— Мария Григорьевна, я хотел бы с вами поговорить.
Жовель быстро по очереди посмотрела на детей:
— А ну, драпайте отсюда!
Дети молча, один за другим, начали выходить. Три девочки пошли в соседнюю комнату, четверо ребят — в коридор. Было видно, что они рады лишний раз вырваться из дома.
Купрейчик, прежде чем прийти сюда, к Жовель, трижды встречался с продавцом пива Мулером, который посоветовал, как нужно себя держать с Маней. Капитан помнил об этом и не торопился говорить о главном. Он представился ей и начал беседу издалека:
— Вы давно здесь живете?
— А ты что, хлопец, не из нашего отделения?
— Я — новичок. Недавно перевели сюда.
— Ясно. А то я удивилась, что мильтон... ох извиняюсь, милиционер и — вдруг ничего о Мане не знает.
— Ну почему же, — улыбнулся Купрейчик, — кое-что я уже знаю.
