— Их всех пошвыряли за борт, — последовало в ответ.
Воцарилось гробовое молчание.
Пичи Прау молча отшатнулся назад, как человек, неожиданно наткнувшийся на логово спящего льва. Почтенные бюргеры испуганно поглядывали на шрам, пересекавший лицо неизвестного, и чуть-чуть отодвинули свои стулья. Моряк, однако, продолжал невозмутимо курить, на лице его не дрогнул ни один мускул, и казалось, будто он не заметил или, быть может, не пожелал заметить неблагоприятное впечатление, произведенное его рассказом на слушателей.
Первым нарушил молчание отставной офицер на половинном окладе, ибо он снова и снова предпринимал бесплодные, правда, попытки одержать верх над этим морским тираном и таким образом возвратить себе былое положение и былой вес в глазах своих давних приятелей. Он решил противопоставить кровавым рассказам пришельца свои не менее потрясающие рассказы. Как обычно, его героем был Кидд, о котором он, кажется, собрал решительно все предания и легенды, имевшие хождение в этой провинции. Одноглазый вояка неизменно вызывал в моряке раздражение. На этот раз он слушал офицера особенно нетерпеливо. Он сидел, упершись одною рукою в бок, облокотившись другою о стол — в этой руке у него была короткая трубка, которую он время от времени сердито подносил ко рту, окружая себя тучами табачного дыма; ноги свои он скрестил, причем одною ногою постукивал по полу, и то и дело искоса, глазами василиска, поглядывал на разглагольствующего английского капитана. Наконец, когда последний упомянул о том, что Кидд с частью своей команды поднялся вверх по Гудзону, чтобы укрыть где-нибудь в глухом месте награбленную добычу, моряк не выдержал и разразился яростными проклятиями:
— Кидд вверх по Гудзону! Кидд никогда не поднимался вверх по Гудзону!
— А я говорю, что поднимался, — упрямо возразил офицер, — и, согласно молве, зарыл там целую кучу сокровищ. На том мыске, что вдается в реку и прозывается Чертовым кутом.
— К черту и вас и ваш Чертов кут! — заорал моряк. — Я утверждаю, что Кидд никогда не поднимался вверх по Гудзону! И какого черта вы знаете о Кидде и о том, где он бывал?
— Откуда я знаю? — повторил, как эхо, отставной офицер. — Да я был в Лондоне во время его процесса и, черт побери, имел удовольствие видеть, как его вздернули.
— В таком случае, сударь, позвольте заметить, что у вас на глазах повесили лучшего парня на свете, а между тем, — добавил он, придвинув голову вплотную к лицу офицера, — там было достаточно сухопутных крыс, которых следовало бы вздернуть вместо него.
Отставной офицер замолчал, но его единственный глаз, светившийся, как раскаленный докрасна уголь, выражал всю меру негодования, стеснившего ему грудь.
Пичи Прау, у которого всегда чесался язык и которого так и подмывало ввернуть словечко, заметил, что джентльмен, разумеется, прав. Кидд никогда не зарывал клада ни на Гудзоне, ни вообще в здешних местах, сколько бы ни твердили об этом. Другое дело — Бредиш и еще кто-то из буканьеров; те действительно зарыли пропасть сокровищ: одни утверждают, будто бы в Черепашьей бухте, другие — что на Лонг-Айленде, третьи — якобы, по соседству с Вратами Дьявола.
— И правда, — добавил он, — я припоминаю одну историю, приключившуюся с Сэмом, негром-рыбаком. Это случилось очень давно, и некоторые считают, что дело не обошлось без буканьеров. И так как все мы — друзья и приятели и, надеюсь, моя повесть останется между нами, я готов ее рассказать. Однажды темною ночью — с тех пор протекло уже много лет — Сэм, возвращаясь с рыбной ловли, а он рыбачил, надо сказать, у Врат Дьявола…
Но здесь, в самом начале, история Пичи была прервана внезапным движением неизвестного. Он опустил на стол свой воистину железный кулак суставами вниз, и притом с такой силою, что прогнулась одна из досок, из которых этот стол был сколочен, и, сумрачно взглянув через плечо на присутствующих, зарычал, как разъяренный медведь.
— Погоди, сосед! — сказал он, многозначительно кивнув головой. — Оставь-ка лучше буканьеров и их клады в покое — не старикам и старухам мешаться в такие дела! Они храбро бились ради добычи и отдали за нее душу и тело, и где бы ни таились их клады, тому, кто попытается добраться до них, — уж будьте покойны! — не миновать потасовки с дьяволом!
За этой неожиданной вспышкой последовало ничем не нарушаемое молчание. Пичи Прау съежился и умолк, и даже одноглазый офицер — и тот стал белей полотна. Вольферт, который, притаясь в темном уголке комнаты, с жадностью прислушивался к этим толкам о зарытых сокровищах, смотрел со страхом и одновременно с почтением на этого храбреца-буканьера, ибо он подозревал, что моряк и в самом деле был не кем иным, как буканером. Во всех его рассказах о дальних плаваниях звякало золото, сверкали и искрились драгоценные камни, и это придавало цену каждой произнесенной им фразе; Вольферт отдал бы все на свете, лишь бы пошарить в тяжелом морском сундуке, наполненном в его воображении золотыми дарохранительницами, распятиями и пузатыми, полными дублонов, мешочками.
Мертвая тишина, воцарившаяся среди присутствующих, была прервана, наконец, самим неизвестным, который вытащил из кармана огромные часы затейливой старинной работы, несомненно испанского происхождения, как решил Вольферт. Он нажал пружину; пробило десять. Потребовав, по своему обыкновению, счет и расплатившись пригоршней заморских монет, он допил остаток грога и, ни с кем не прощаясь, отправился к себе в комнату. Подымаясь по лестнице, он что-то бормотал про себя.
Собравшиеся не сразу осмелились нарушить молчание, в которое их погрузили слова моряка. Даже звук его шагов — он ходил из угла в угол у себя в комнате — внушал присутствующим страх. Тем не менее начатый, но не оконченный разговор был до такой степени занимателен, что они не могли к нему не вернуться. За увлекательною беседой они не заметили, как собралась буря с громом и молнией, и хлынувший потоками ливень не допускал и мысли о том, чтобы разойтись по домам, прежде чем утихнет гроза. Они уселись поэтому теснее в кружок и принялись просить достопочтенного Пичи Прау продолжить тот самый рассказ, в начале которого его так невежливо оборвали. Пичи охотно согласился удовлетворить их желание; впрочем, он говорил почти шепотом, причем порой его голос заглушали раскаты грома, и всякий раз, как раздавались тяжелые шаги моряка, без устали ходившего над их головой по своей комнате, он останавливался и прислушивался к ним с явным страхом. Содержание его рассказа состоит в следующем.
ПРОИСШЕСТВИЕ С ЧЕРНЫМ РЫБАКОМ
Всякий знает, конечно, старого рыбака-негра Черного Сэма, или, как его обычно зовут, Сэма-Грязнуху, который рыбачит на Саунде вот уже целых полстолетия. Так вот, как-то давным-давно этот хорошо известный вам Сэм, бывший в те времена более энергичным молодым негром, чем кто-либо в целой провинции, и работавший на ферме Киллиана Сюйдема, что на Лонг-Айленде, окончив пораньше дневную работу, тихим безоблачным летним вечером удил рыбу поблизости от Врат Дьявола.
