Эта идея принадлежала штабс-фельдфебелю роты Ренланду. Когда два года назад переселялись в новое помещение, ротный командир одобрил его предложение. Штабс-фельдфебель был единственный в роте, кто прожил в зеленом бараке с момента его постройки до сноса.
С зеленым бараком, а значит, и с этой старой доской был связан большой период жизни штабс-фельдфебеля. И каждой весной, и осенью, когда поступает пополнение, штабс-фельдфебель рассказывает молодым солдатам историю зеленого барака от начала до конца, демонстрирует доску и толстую книгу и заканчивает беседу сочиненным им самим же четверостишием, в котором легко угадывается влияние Вильгельма Буша:
Почему доска лежит здесь,
Не ленись и прочитай!
Книги толстой не пугайтесь,
Времени — хоть отбавляй!
И тот, кто следовал рекомендации штабс-фельдфебеля, узнавал из этой толстой книги много интересных и занимательных историй. Большую часть книги написал сам Ренланд. Его перу принадлежало и введение, в котором говорилось о том, откуда взялся кусок доски, выставленный в комнате боевых традиций, а также объяснялось, почему его выставили на почетном месте.
Вот что сказано во вводной части:
«19 марта 1949 года восемнадцатилетний повар Эвальд Ренланд, то есть я, пустился в путь, чтобы начать прохождение службы в расположенной неподалеку пограничной команде С, которая тогда размещалась в старом, покинутом хозяевами доме в пограничной деревне.
Я думал: «Может, им как раз нужен такой, как я, который умеет кашеварить». И я попал, как говорится, не в бровь, а в глаз.
Хауптвахмайстер Вильгельм Кунце, начальник пограничной команды, находился в это время в чрезвычайном затруднении. Вечным заботам о питании пограничников, казалось, не видно конца. Еду готовил подмастерье мясника Эрвин Леман. Конечно, Эрвин мог великолепно уложить на месте вола, но вот приготовить приличное блюдо ему никак не удавалось. То у него все пригорало, то он клал мало соли, то, наоборот, пересаливал. Короче говоря, требовалось незаурядное мужество, чтобы проглотить то, что он готовил. А иногда даже такого мужества было явно недостаточно.
Тогда же, 18 марта, началось строительство барака, о котором рассказывается в хронике. Это было, конечно, радостное событие, но хауптвахмайстеру Кунце оно прибавило хлопот, так как пограничникам пришлось самим возводить барак, поскольку строительных рабочих не было. Многие солдаты работали с охотой, но пограничная служба есть пограничная служба, и на строительство лишь изредка удавалось выкроить время. Каждый человек был на счету. И я явился очень кстати.
В тот момент, когда хауптвахмайстер Кунце с отвращением нюхал шедший из кухни запах сгоревшего мяса и думал, что ему делать с подмастерьем мясника Эрвином Леманом, в дверь постучали. На пороге стоял я, будущий повар Эвальд Ренланд. Я доложил, что хочу добровольно служить в пограничной части. Командир неприветливо спросил:
— А что вы, собственно, умеете делать?
Я сказал:
— Все, что угодно!
В ответ Кунце с явным неудовольствием протянул:
— Во-от как...
И тут до моего носа через открытую дверь в кухню долетели совсем неаппетитные запахи. Я быстро нашелся:
— Могу готовить! Я повар и умею готовить!
На моих глазах мрачное настроение хауптвахмайстера мгновенно улетучилось. Лицо его добродушно засияло.
— Если вы на самом деле умеете готовить, — вскричал он, — это великолепно! Само небо послало вас!
Я не был верующим человеком и потому счел нужным ответить так, как подобает атеисту:
— Да, я повар и умею готовить. Но меня не бог прислал, я сам пришел!
Всемогущий хауптвахмайстер выслушал мой назидательный ответ с улыбкой. Так он был счастлив, обнадеженный перспективой иметь съедобную пищу.
— Устраивайтесь! — приказал он. — И с завтрашнего дня на кухню! — А затем добавил: — Сегодня же после обеда пойдете вместе с нами в лес. Срочно нужен строительный материал. Мы начинаем ставить новый барак.
Вот так началось строительство барака, а вместе с ним и моя пограничная служба. В первый же день службы я отправился в лес, и в первый же день пролилась моя кровь!
С топорами на плечах мы двинулись в путь, вошли в зеленый лес. Работа была несложной: нужно было очистить стволы срубленных деревьев от ветвей и сучьев.
Честно сказать, дело это было мне чертовски не с руки. Я был молод и, наверно, чересчур самоуверен. Я считал, например, что могу сотворить вполне съедобный суп даже из телячьих зубов. Но это было по моей части. А вот уж что правда, то правда: управляться с топором мне оказалось гораздо труднее, в этом деле опыта у меня не было. Чтобы не отстать от товарищей, я начал лихо стучать топором. Три удара — три промаха, а четвертый попал в цель, да только совсем не туда, куда следовало бы. Четвертый удар — и лезвие топора на полсантиметра укоротило большой палец на моей левой руке. Брызнула кровь, и, как потом не без злорадства рассказывал каждому новичку горе-повар Эрвин Леман, мой предшественник на кухне, крови вытекло не меньше, чем при разделке здоровенного вола. А ему, мол, можно верить, ведь он дипломированный мясник.
К счастью, у кого-то оказался индивидуальный перевязочный пакет, и мне быстро оказали первую помощь.
А товарищи аккуратно выпилили из ствола, который я так талантливо пытался обработать, доску с пометкой от удара топором и прибили ее в бараке над окном кухни...»
Христиан Пех
ВРЕМЯ СБОРА ВИШНИ
Цайлерт ладонью вытер пот со лба. Цепочка молодых парней тянулась вверх по лестнице на самый последний этаж. Цайлерту хотелось опереться о перила лестницы, но люди в форменной одежде, сновавшие вниз и вверх, могли бы упрекнуть его за это.
Конечно, упрекнул бы не каждый. Например, вон тот богатырь сам иногда устало прислонялся к перилам и задумчиво смотрел на стертые ступени лестницы. Или вон тот парень с физиономией киногероя, губы которого то и дело шевелились, будто он распевал про себя душещипательный романс.
Внимание Цайлерта привлек еще один военнослужащий с широкой повязкой на голове. Лицо этого парня казалось усталым. «Этот, наверное, будет покрикивать, попади я под его начало», — предположил Цайлерт и представил себе парня с забинтованной головой этаким ухарем. Цайлерт даже подумал, что тот, наверное, получил ранение в пьяной драке. «А ну-ка, сними повязку, — злорадно ухмыльнулся про себя Цайлерт, — и покажи нам, какой шрам оставила пивная бутылка, стукнувшая по твоей пьяной голове. — Но тут же оборвал себя: — Что за глупость! Я слишком далеко зашел... Никто, конечно, не сделал бы мне замечания, если б я оперся на перила». Но он ни в коем случае не хотел, чтобы его в чем-то упрекнули. Как говаривал его отец: «Достаточно лишь раз упасть в глазах общества, чтобы потом всегда иметь неприятности!» Впрочем, уже не было необходимости опираться на перила: он очутился на верхнем этаже.
