Вспомнил он и Фемистокла, который всю жизнь обманывал своих соотечественников для их же пользы, и это опять-таки не помешало ему прослыть великим человеком.
С другой стороны, Аристид никогда не позволял себе ничего подобного, – а его тоже называют великим.
Это соображение привело Питу в замешательство.
Но, по зрелом размышлении, он решил, что Аристиду просто повезло: его враги персы были столь тупоумны, что он сумел победить их, не пускаясь на хитрости.
К тому же Аристида, хоть и несправедливо, но изгнали из Афин; это соображение в конце концов заставило Питу принять сторону Филиппа Македонского, Брута и Фемистокла.
Перейдя к современности, Питу спросил себя, как поступили бы господин Жильбер, господин Байи, господин Ламет, господин Барнав и господин Мирабо, будь они на месте Питу, а король Людовик XVI – на месте аббата Фортье?
Что сделали бы они, если бы им нужно было получить от короля триста или пятьсот тысяч ружей для французской национальной гвардии?
Решительно противоположное тому, что сделал Питу.
Они убедили бы Людовика XVI в том, что французы только и мечтают о спасении своего монарха, а спасти его возможно, только имея триста или пятьсот тысяч ружей.
Конечно, господин де Мирабо поступил бы именно так и непременно добился бы успеха.
Питу вспомнил еще и народную песенку, гласящую:
Хочешь дьяволу служить, –
Вежливым изволь с ним быть.
Вывод из всего этого напрашивался только один: он, Анж Питу, четырежды скотина; для того, чтобы вернуться к своим солдатам со славой, он должен был сделать решительно противоположное тому, что сделал.
Продолжая обдумывать то положение, в какое он попал, Питу решил во что бы то ни стало, хитростью или силой, добыть то оружие, которое надеялся добыть уговорами.
Можно было проникнуть в музей и похитить у аббата оружие либо изъять его.
Действуй Питу вместе с товарищами, эта операция звалась бы изъятием; пойди он в музей один, это называлось бы кражей.
Кража! – это слово оскорбляло слух честного Питу.
Что же до изъятия, то нет никакого сомнения, что во Франции еще оставалось довольно людей, сведущих в старинных законах и склонных рассматривать подобное деяние как разбой и грабеж.
Перечисленные доводы заставили Питу отказаться от обоих упомянутых выше средств.
Вдобавок на карту была поставлена честь Питу, а спасать честь следует в одиночку, не прибегая к посторонней помощи.
Гордый глубиной и разнообразием своих мыслей, Питу снова погрузился в раздумья.
Наконец, уподобившись Архимеду, он воскликнул:
«Эврика!» – что в переводе на французский означало:
«Нашел!»
В самом деле, в своем собственном арсенале Питу нашел выход из положения. Он рассуждал так:
Господин де Лафайет – главнокомандующий французской Национальной гвардией.
Арамон находится во Франции. Арамон имеет национальную гвардию.
Следовательно, г-н де Лафайет командует арамонской Национальной гвардией.
А раз так, г-н де Лафайет не может терпеть такого положения, при котором у арамонских гвардейцев нет оружия, в то время как гвардейцы других населенных пунктов уже получили его либо вот-вот получат.
К г-ну де Лафайету можно получить доступ через Жильбера, к Жильберу – через Бийо.
И Питу решил послать фермеру письмо.
Поскольку Бийо не знает грамоты, прочтет письмо господин Жильбер, и таким образом Питу убьет сразу двух зайцев.
Приняв это решение, Питу дождался темноты, тайком возвратился в Арамон и взялся за перо.
Однако, как ни старался он проскользнуть незамеченным, его появление не укрылось от внимания Клода Телье и Дезире Манике.
Прижав палец к губам и не сводя глаз с письма, они молча ретировались, Питу же с головой окунулся в практическую политику.
Вот что значилось в той бумаге, что произвела столь сильное впечатление на Клода и Дезире:
«Дорогой и глубокоуважаемый господин Бийо!
Каждый день приносит революции новые победы в наших краях; аристократы отступают, патриоты наступают.
Арамонская коммуна желает пополнить ряды Национальной гвардии. Но у нас нет оружия.
Я знаю средство добыть его. Некоторые частные лица хранят у себя запасы оружия; обратив его на службу нации, мы сберегли бы государственной казне немало денег.
Если бы генералу де Лафайету было угодно приказать, чтобы все подобные незаконные запасы оружия перешли в распоряжение коммун, в соответствии с числом людей, годных к военной службе, я, со своей стороны, взялся бы поставить арамонскому арсеналу по меньшей мере тридцать стволов.
Это единственный способ положить предел контрреволюционным проискам аристократов и врагов нации.
Ваш согражданин и покорнейший слуга Анж Питу».
Закончив свое послание, Питу заметил, что ни слова не сказал фермеру о его доме и семье.
Бийо, конечно, был новый Брут, но не до такой же степени! Впрочем, открыть Бийо правду о Катрин значило разорвать ему сердце и разбередить свежие раны в душе самого Питу.
Подавив вздох, Анж приписал внизу:
«Р.S. Госпожа Бийо и мадмуазель Катрин, а также все домочадцы пребывают в добром здравии и шлют господину Бийо свой привет».
Таким образом он не опорочил ни себя, ни других.
Показав посвященным белый конверт, которому предстояло отправиться в Париж, командующий арамонскими войсками ограничился немногословным заключением.
– Вот, – сказал он и пошел на почту.
Ответ не заставил себя ждать.
Через день в Арамон примчался гонец на лошади и спросил г-на Анжа Питу.
Событие это произвело великий шум, возбудило великую тревогу, а затем вселило в душу ополченцев великие надежды.
Курьер прискакал на взмыленном белом коне.
Он был одет в мундир штаба парижской национальной гвардии.
Судите же сами о том, как встретили его арамонцы и как взволновался при известии о его прибытии Анж Питу.
Бледный, трепещущий, он приблизился к высокому гостю и взял пакет, который протянул ему офицер – протянул, не будем скрывать, с улыбкой.
В пакете находился ответ г-на Бийо, писанный рукою Жильбера.
Бийо рекомендовал Питу быть более умеренным в изъявлении патриотизма.
Далее он сообщал, что прилагает к письму приказ генерала де Лафайета, скрепленный подписью военного министра, приказ же этот предписывает вооружить арамонскую Национальную гвардию.
Наконец, он извещал, что посылает письмо с офицером, который направляется в Суассон и Лан для того, чтобы и тамошняя Национальная гвардия не осталась безоружной.
