— Арестовать! — приказал Раббе.
У коменданта, пожилого офицера с несколькими нашивками за ранения и колодкой орденских ленточек, отвалилась нижняя челюсть.
— Господин штурмбаннфюрер… Я…
Офицеры Раббе привычными движениями сняли с коменданта ремень с пистолетом, проверили его карманы, завернули ему руки за спину.
— Господин штурмбаннфюрер! — истерически хрипел комендант. — Я фронтовик… Я ранен под Ленинградом… Вы не смеете…
— Молчать! — рявкнул Раббе. — Под вашим носом орудуют диверсанты, а вы тут удивляетесь, как старая баба! Уведите его.
Злополучного коменданта повели к машинам.
— Рабочие на узле — венгры? — спросил Раббе.
— Очевидно, да, — решился заметить салашист Хараи.
Раббе тяжело посмотрел на него.
— Очевидно!.. Вы замечательные помощники, господа! Кажется, вам бы давно следовало проверить здесь каждую собаку! Вы проверяли, рабочих?
— Видите ли, господин штурмбаннфюрер…
— Пить надо меньше! — заорал Раббе, багровея от гнева. — Привыкли, что все за вас мы делаем! Хорти убирать — мы! На фронте воевать — мы! Что же, и рабочих нам проверять? Может быть, прикажете мне лично всю здешнюю сволочь опрашивать?!
Высокий франтоватый Аурел Хараи нервно мигал. Гладко выбритые щеки салашиста алели, как от пощечин. Губы подергивались. Но он молчал.
— Есть у вас тут свои люди? — немного тише спросил Раббе.
— Так точно, должны быть, господин штурмбаннфюрер.
— Так вызовите их! Пусть скажут, кто здесь якшается или якшался с коммунистами! Немедленно вызывайте!
Хараи повернулся к сопровождающим его подручным, но Раббе опять прорвало:
— Нечего командовать! Сами ступайте! Командовать здесь буду я! Живо!
Хараи резко обернулся к гитлеровцу, но натолкнулся на бешеные глаза Раббе, сглотнул слюну, вытянулся и покорно сказал:
— Слушаюсь!
Хараи и его подручные рысцой побежали к зданию вокзала. Офицеры Раббе посмеивались. Штурмбаннфюрер обвел угрюмым взглядом и офицеров. Усмешки как смыло.
— Вам, господа, тоже следовало бы работать поинициативней, — сказал Раббе. — Да. Вызвать сюда взвод военной полиции! Эти венгры год возиться будут!
Возвратясь в кабинет коменданта станции, Раббе позвонил начальнику тыла армии и сообщил, что комендант арестован им за преступную халатность.
Потом приступил к расспросам приведенного к нему десятника-салашиста. Тот испуганно мялся, но, когда сообразил, чего or него хотят, радостно закивал и назвал имена трех рабочих, которые, по мнению десятника, были явно неблагонадежными.
Назвал он сцепщиков Мате Хегедюша и Лантоша Бачо, а также грузчика Тибора Ремете.
— Коммунисты? — спросил Раббе.
— Разве они скажут? — осклабился десятник, но тут же прикрыл рот ладонью и закивал: — Коммунисты! Я давно чую — коммунисты! Немцев… Ох! Германскую армию, значит, не уважают… Злобствуют!
— Во время взрыва они были на станции?
— Гм… Были, были! Конечно, были!
— Так… Ступай!
Раббе посмотрел на Хараи:
— Возьмите полицейских и арестуйте названных рабочих. Сейчас же. На станции совершена диверсия. Это могло произойти только с ведома коммунистов. Ясно? Вы должны добиться у них признания!
— Слушаюсь! — сказал Хараи. — Разрешите действовать, господин штурмбаннфюрер?
— Действуйте!
Хараи с подручными поспешил покинуть помещение.
— Были жертвы во время происшествия? — осведомился Раббе.
Помощник коменданта станции, немолодой фельдфебель, отрапортовал:
— Так точно! Погибли пять солдат и сорок арестованных женщин из лагеря «Дора», господин штурмбаннфюрер.
— Когда я спрашиваю о жертвах, меня интересуют только немецкие солдаты, — сказал Раббе. — Вы поняли?
— Так точно, господин штурмбаннфюрер! Погибло пять солдат.
— Откуда?
— Трое из воинского эшелона. Смертельно ранены. Один из рабочей команды. Обгорел. Умер. Один из охраны арестованных. Сгорел.
— Труп найден?
— Так что… кости и медальон, господин штурмбаннфюрер.
— Чудовищно! — воскликнул Раббе. — Вы видите, господа, на что способны красные варвары? И эти бандиты рассчитывают на нашу милость? Мы должны знать только одно снисхождение — немедленное уничтожение! Немедленное! Немедленное, господа!..
Покинув железнодорожный узел, Раббе до одиннадцати часов вечера инструктировал командиров частей, выделенных для облавы, и начальников районов города, уточнял с ними детали предстоящей операции, распределял автотранспорт, приказал очистить городскую тюрьму, расстреляв ранее задержанных из категории наиболее подозрительных, и вернулся к себе только в двенадцатом часу ночи.
На ночь он не пил. Денщик принес горячее молоко и конфеты. Раббе проглотил таблетку пирамидона, позвонил в разведотдел. Майор Вольф еще не спал.
— Что ваш летчик?
— Размышляет о мироздании, — флегматично сообщил Вольф.
— Я не расположен к шуткам, — сказал Раббе. — На станции совершена явная диверсия!
— Я вас предупреждал!
— Летчик продолжает утверждать, что десант не выбрасывался?
— Да. И это очевидно.
— А остальные члены экипажа?
— Он полагает, что пилот и радистка погибли… А вы думаете, что, не успев приземлиться, они принялись взрывать пути?
— Я сказал, что не расположен к шуткам! — крикнул Раббе. — Положение таково, что не до шуток!
— Это местное подполье, Гюнтер, — успокоительно сказал Вольф. — Прочистите город, и все будет в порядке.
— Обойдусь без ваших советов! — угрюмо сказал Раббе и бросил трубку, но тут же поднял ее, вызвал полицию.
— Арестованы диверсанты?
— Так точно, — сообщил дежурный унтер. — Задержаны двое.
— Почему двое? Орудовали три человека!
— Третьего не нашли, господин штурмбаннфюрер! Скрылся…
— Ах, скрылся!.. Растяпы!.. Допросили арестованных?
— Допрос вели эти, господин штурмбаннфюрер… Люди Хараи.
— Ну! Где Хараи?
— Не могу знать, господин штурмбаннфюрер.
— Найти! Я пришлю обершарфюрера Гинцлера, он научит их допрашивать. Доложите, когда найдете Хараи. Скажите, что я приказал взять третьего диверсанта и завтра жду сообщения о признании виновных… Ясно?
— Так точно, господин штурмбаннфюрер!
— И объясните этому венгерскому кретину, что, если он не добьется признания коммунистической сволочи, я вынужден буду рассматривать его как пособника врага!
Надо было поберечь себя, не нервничать, но как было не нервничать. Раббе знал: не найдешь виновных в разрушении железнодорожного узла — окажешься виноватым сам. Вильгельм Хеттль не из тех людей, что прощают бездействие и нерасторопность…
