не будет стольких кислых лиц на улице, может тогда люди станут добрее друг к другу. Но почему это должен делать я? — в голове послышался тонкий голосок сомнений. — Если не я, то кто? Кто?! Я помогаю себе воплотить детскую мечту, а если моя мечта поможет и другим, то тем лучше. Вспомни вишеньку. Она брала, да брала, а потом пришло время и отдавать. Если тебе открылась истина, ты должен поделиться ею с другими. Ах, как тепло от этой мысли на сердце! Значит, и сердце этого хочет. Прочь сомнения! У тебя осталось полгода.
Все оставшееся время до прихода жены с работы Александр Петрович просидел над началом рукописи. Но чем дольше он сидел, тем больше понимал, какой это адский труд и как мало у него знаний. Он чувствовал, что то, что ему открылось этим утром, это крупица в океане знаний. К тому же появился страх, что отказавшись от операции, он проживет меньше полугода, а если так, то об истине не узнает никто.
Александр Петрович отложил ручку в сторону и задумался.
— Что же мне делать? — произнес старик, уставившись в окно. — А что если… что если уйти из дома, чтобы учить людей истине, — пробормотал он, осененный мыслью, — Так я смогу и книгу продолжать писать, а главное люди узнают об истине. И даже если я умру не закончив книгу, то не заберу истину с собой. Она останется здесь, среди людей. И даже умирая у меня останется надежда, что истина будет жить и шириться среди людей.
— Но куда же ты пойдешь?! — запротестовал некто внутри него. — А жить как будешь? А спать где? А питаться чем?
Александр Петрович снова посмотрел в окно. Чем дольше он смотрел, тем больше им овладевали сомнения и страхи, кто-то внутри настойчиво убеждал его не делать глупостей, подумать о семье.
— Прочь сомнения! — разозлился Александр Петрович. — Да, так и сделаю! Назло тебе! Слышишь? — спрашивал старик, обращаясь к невидимому голосу в голове. — Этого хочет мое сердце. Этого хочу я. Дети выросли и я им не нужен. И семье не нужен. Пенсия им останется. Мне ничего не надо. Ничего! Поэтому замолчи! Замолчи! Я не хочу тебя слышать!
Александр Петрович ударил кулаком по столу и вернулся к работе над рукописью.
Александр Петрович настолько увлекся рукописью, что даже не заметил, как пришла с работы Надежда Васильевна. В это время Александр Петрович как раз кряхтел над главой о своем детстве. Все его мысли были где-то там, в прошлом. Старик что-то писал, черкал, снова писал. Он радовался, когда приходило вдохновение, и скрипел зубами, когда оно некстати решало его покинуть. Тем не менее, он чувствовал, как с каждым новым абзацем в груди растет удовлетворение от того, что делал. Это было так мучительно, и в то же время, так упоительно.
Надежда Васильевна вошла в квартиру и замерла, удивленная тишиной и мраком, царившим в квартире. Она знала, что в это время муж, как правило, сидел перед телевизором с пультом в руках. Сейчас же необычность обстановки в квартире ее насторожила и даже обеспокоила. В квартире было темно, лишь из-под двери спальни пробивался мягкий свет настольной лампы.
Надежда Васильевна включила свет в коридоре и сняла пальто, затем стянула сапоги и надела тапочки. Выключив свет, она, стараясь не шуметь, двинулась в сторону искорки света, пробивавшейся из-под двери спальни. Взявшись за ручку, Надежда Васильевна открыла дверь и заглянула в комнату. Увиденное ее поразило, настолько необычным оно было. Александр Петрович склонился над столом с ручкой в руках и что-то чиркал в тетрадке. Губы мужа бесшумно двигались, время от времени тишину комнаты нарушало бормотание вперемешку с чертыханьем.
Надежда Васильевна улыбнулась и прикрыла дверь, после чего развернулась и направилась на кухню.
Клацнул ключ в замочной скважине. Входная дверь открылась, и в квартиру вошел Сашка. Закрыв за собой дверь, он посмотрел на темную квартиру, недоумение появилось на его лице.
— Привет, мам. А почему так тихо? — спросил он, повернувшись к матери. — Что-то случилось? И где батя?
— Привет, Сашка. Представь, и я так подумала, когда вошла в квартиру, — Надежда Васильевна оторвала взгляд от тарелки с супом и посмотрела на сына. — Но не беспокойся, твой отец решил заняться литературными трудами. Я заглядывала в спальню. Он настолько увлечен, что даже не заметил моего прихода.
— Правда? Интересно, с чего это вдруг?
— Не знаю, Саш, — Надежда Васильевна пожала плечами и вернулась к прерванному занятию. — Ой, кто здесь?! — Надежда Васильевна подскочила на стуле, почувствовав как кто-то коснулся ее ног под столом.
Из-под стола показалась голова Шарика. Глаза улыбались, а хвост барабанил по ножке стола с такой силой, словно хотел сделать стол трехногим.
— Ах, это ты, проказник, — сказала Надежда Васильевна, завидев собаку. — Саша, как всегда, забыл тебя покормить или тебе, как всегда оказалось мало? Ну, тогда подожди, пока я поем, а потом и тобой займусь.
Шарик залаял и сильнее замотылял хвостом.
— А ну тихо, — шикнула на собаку Надежда Васильевна. — Будешь гавкать, без ужина оставлю.
Услышав лай Шарика Александр Петрович, словно очнулся от сна.
— Ого, — сказал он, взглянув на часы, тикающие на стене. — Уже 19 часов. Засиделся я.
Но взглянув на несколько исписанных листов тетради, он почувствовал не только гордость, но и удовлетворение, такое, о существовании какого он и не подозревал. Осознание того, что он не зря потратил время, что весь его жизненный опыт может помочь другим людям, наполнило его сердце теплом и светом, пробудив к жизни широкую улыбку на его лице. Но главным было то, что за все время работы над рукописью, Александр Петрович ни разу не вспомнил о болезни. Ее словно и не было, а воспоминания о ней казались не более чем отголосками ночных кошмаров.
— Это же Надюша должна была с работы уже прийти, да и Сашка тоже.
Старик поднялся из-за стола, посмотрел на тетрадку на столе и снова улыбнулся.
— Как же это все же прекрасно, — сказал Александр Петрович, наслаждаясь чувством искреннего удовлетворения, которые испытывал в эти минуты. — Я словно вернулся в детство, такое далекое и такое милое сердцу. Эх, каким же я глупым был, — в который раз упрекнул себя Александр Петрович. — Что ж я раньше не прислушался к зову своего сердца? Но что прошлым жить, вернуть его, все равно не вернешь, а вспоминать об утраченном, только
